ПРЕДИСЛОВИЕ

Среди разнообразных форм эпистолярного наследия последних четырёх сотен лет, особое место занимает жанр воспоминаний. Их написано такое громадное количество, зачастую самыми неожиданным авторами и по самым невероятным поводам, что пытливому читателю просто было бы вполне достаточно смахнуть с конкретного фолианта либо замшелую библиотечную пыль, либо вросшую в архивную папку пыль веков, и познакомиться с их содержанием по конкретному вопросу или поводу. Тогда сама история впорхнула бы в его воображение вместе с запахом и прелестью прошедшего времени, подробностями обыденной, профессиональной, статусной, государственной, церемониальной и весьма разнообразной жизни. Счастлив тот, кто стремится составить о времени, судьбах людей и народов, их значении, да и самой истории в целом собственное мнение, вразрез тому, что активно навязывается средствами массовой информации и коммуникаций – бездарной машиной для промывания мозгов незрелого общества. Сама книга – плод творческого содружества, борьбы идей и мнений молодости и зрелости, благодаря чему она родилась насыщенной и максимально полной в нашем авторском понимании и представлении. Тем не менее, публикуя те ли иные подробности, мы каждый раз проверяли и перепроверяли информацию, которой фонтанировал Андрей Милошевич Шавель с тем, чтобы быть максимально объективными в изложении публикуемого материала. Мы посчитали важным и возможным представить ищущему и вдумчивому читателю дополнительный источник довольно интересных и колоритных сведений из жизни рядового солиста балетной труппы, коих и сегодня по стране довольно большое количество. Однако заслуга Андрея Милошевича заключается в том, что в результате своего неустанного творческого роста и безудержного поиска вместе со своей супругой, Валентиной Ивановной Смирновой, кукольным и театральным художником, он вырос в выдающегося отечественного кукловода и стал первым «Петрушкой» СССР. Его искусство кукловода было признано современниками не только в родной стране, но и высоко оценено действующим профессиональным сообществом петрушечников Европы. Время, как мы знаем, неумолимо! Всё проходит. Пройдет и это! И сегодня указанные уже нами средства массовой информации и коммуникаций оголтело поносят и бывшую нашу страну – СССР и многие достижения и завоевания социальной, производственной, культурной и научной жизни того общества. Вместе с тем, именно эти завоевания социально-экономической жизни минувших лет позволили во многом совершить те эпохальные свершения, создать мощный экономический и промышленный базис, на основании которого невероятно блестяще развивались не только широкий спектр академического, прикладного и гуманитарного знания по многим направлениям человеческой деятельности, но и целые отраслевые системы народного хозяйства. А поскольку пройдёт и это и когда-то завершится круг жизни целого поколения тех людей, кто не только был рождён в СССР и принимал активное участие в жизни страны, но и состоялся в то время в качестве профессионала, о чём еще прилично и отчётливо он может рассказать (причём не только рассказать о времени, но и о людях той большой эпохи), то мы постарались щепетильно записать из его уст слова нашего героя – Андрея Милошевича и на этих страницах, от первого лица, мы даём возможность ему высказаться, ныне ещё живущему человеку своего времени – гражданину своей страны! Достаточно отметить, что зная об обстоятельствах его рождения и особенностей его профессиональной жизни, ему неоднократно и регулярно поступали предложения эмигрировать. Но он остался верен Родине! Кроме того, поскольку артист всегда живёт, растёт и умирает в своей среде и на своей сцене, то и Андрей Милошевич Шавель шёл в ногу со временем, которое досталось ему прожить, и не прятался за чужие спины никогда. Попав вместе со своим народом в один прекрасный день в новое время – время новейшей истории России, где были предложены свои правила профессиональной жизни страны, Андрей Милошевич не ушёл на заслуженный покой вместе с пенсией, а с утроенной силой стал продвигать своё искусство кукловода как в стране, так и далеко за её пределами.
В который раз обратим внимание на отсутствие какой-либо грамотной культурной политики в России. Поэтому большинство частных и общественных художественно-творческих коллективов, появившихся благодаря энтузиазму частных лиц, прошедших своё становление и возросших вместе со своей страной, были никому не нужны и потерялись на её широких просторах. Однако, невзирая на плачевное положение этих дел, Андрей Милошевич, как мог, старался создать минимальную производственную базу для развития своего театра в Москве и стране. В этой связи, он совместно с Комитетом общественных связей города Москвы в 2004 году организовал образцово-показательный фестиваль «Русский балаган» и вошёл в Правительство Москвы с предложением выделить ему для театра творческую мастерскую. К сожалению, не будучи блестящим переговорщиком и не владея дополнительной информацией и группой поддержки, развить как сам фестиваль, так и закрепить за собой выделенные под мастерскую площади тогда не удалось. Именно поэтому Андрею Милошевичу в то время также не удалось осуществить идею возведения в Москве, в одном из её многочисленных парков, балагана, где планировалось всесезонно вести продуктивную работу по представлению публике живого и исконно русского национального искусства. Прошли годы. И теперь уже мы наблюдаем, как нынешние деятели политического истеблишмента России судорожно ищут национальные идеи и культурные скрепы, пытаясь хоть чего-то умного предложить разбалансированному и разрозненному обществу. Друзья мои, читайте И.А. Крылова: «как вы не садитесь, а всё же в музыканты не годитесь!» По этому поводу хочется напомнить слова известного лица, который как-то высказался примерно в таких исторически важных для современности словах: «Если бы до первых своих трёх лет я не увидел своими глазами Петрушку, я никогда бы во всю свою жизнь так и не понял, что значит быть русским человеком».
Вот, собственно, и всё, что нам – творческому содружеству в лице Виктории Гражданкиной и Сергея Войтковского – хотелось читателю сообщить прежде, чем его любопытство направится в увлекательное путешествие по страницам этих воспоминаний. Они в первую очередь посвящены Москве и Подмосковью, людям, быту и времени, начиная от 30-х годов ХХ века по 2022 год включительно. Поэтому для нас одно бесспорно, эта работа будет весьма увлекательна и познавательна для заинтересованных краеведов. Когда книга обсуждалась впервые, её рабочее название было «Моя Москва». Но и с новым названием она посвящена 90-летнему юбилею со дня рождения мастера – Андрея Милошевича Шавеля.
Приятного тебе чтения, читатель!
А.М. Шавель и Петрушка

МАМА И ПАПА

Моя жизнь, как и жизнь любого другого человека, складывалась из череды событий, приятных и не очень, но чаще всего неожиданных, повлекших за собой изменения в моей судьбе и предопределивших дальнейший ход развития событий. Все те люди, с которыми я сталкивался на своём пути, оставили в моей душе свой, особенный следи, словно фонарь в руках путника, осветили мне мою жизненную тропинку в темноте грядущей неизвестности. Я шёл по этой тропинке, иногда спотыкаясь, иногда медленно, а иногда стремглав бежал, чётко зная, что дальше передо мной откроется новый день, озарённый ярким солнечным светом. Светом этой прекрасной жизни. Я благодарен судьбе, за то, что она подарила мне шанс быть тем, кем я стал. Она, словно взяв меня за руку, вела по дороге моей жизни, подсказывая, что делать дальше, передавая тем людям, которые в дальнейшем окажут мне ту неоценимую помощь и поддержку, благодаря которой я сделал то, что я сделал. Моя жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. У неё могло быть с десяток самых невероятных для понимания современного человека сценариев. Но она прошла так, как прошла. Я нисколько не жалею, что прожил именно так свою жизнь в стране, которую люблю и ценю больше всего на свете и с людьми, которых для меня невозможно никем и ничем заменить. Низкий им поклон от меня и моей пульсирующей памяти.
Я родился в Москве, 31 марта 1932 года, в молодой семье югославского революционера и галошницы завода «Красный богатырь».
Мою маму звали Зинаида Анатольевна Шавель, она родилась 18 марта 1909 года. Когда маме было восемь лет, погиб её отец, мой дед Анатолий. Он был членом Российской социал-демократической рабочей партии и пал во время вооружённого восстания в Москве на Красной площади в октябре 1917 года. С бабушкой они жили в гражданском браке и его фамилию я не знал. Когда я попытался что- нибудь узнать о нём у бабушки, она мне ответила:
- Я это пережила. А тебе это не надо.
Мою бабушку звали Амалия Рейчевна. Она была родом из северо-восточной части Латвии. Именно в этих местах, Шереметьев, когда громил шведов и взял крепость Мариенбург, подобрал Марту Самуиловну Скавронскую, которая в результате стала Екатериной I. Поскольку бабушка была из латышских крестьян, но не хотела заниматься крестьянским трудом, она из Латвии пешком ушла в Псков, подкопив немного денег. Там, в Латвии, у неё была достаточно большая семья. Двоюродных бабушек и дедушек у меня было предостаточно. С одним своим двоюродным дедом я познакомился уже после войны, в 1946 году, когда мне было четырнадцать лет. У него в Латвии был хутор, был конь Антц, две коровы, три борова и овцы. Однажды он мне подарил два метра домотканого шерстяного отреза, из которой потом сшили пиджак. И в этом пиджаке я несколько лет щеголял по городу.
Когда маме исполнилось пятнадцать лет, она, так и не получив образование, пошла работать галошницей на завод «Красный богатырь». Времена были тяжёлые, мама и бабушка старались выжить в тех сложнейших условиях, в которых оказалась наша страна после окончания кровопролитной Гражданской войны. В 1929 году Розалией Самойловной Землячкой^[1] была организована первомайская встреча между работницами завода «Красный богатырь» и иностранными революционерами, которые приезжали в Москву на обучение. В числе участников встречи был мой отец, Милош Маркович, член ЦК Исполкома Коминтерна, и уже так проявивший себя в своей работе, что в двадцать семь лет стал генеральным секретарем Коммунистической партии Югославии. Милош Маркович родился 20 сентября 1901 года. Он был вторым ребёнком у моей югославской бабушки Сары, дворянки из рода Абреновичей. Мой югославский дед Спасо Маркович был сапожником. В один прекрасный день он встретил мою бабушку и отчаянно в неё влюбился. Бабушка ответила ему взаимностью. И хоть брак между дворянкой и сапожником был чем-то невообразимым, моему прадеду, Еремею Абреновичу, ничего не оставалось делать, как принять этот союз и обвенчать их, поскольку бабушка уже ждала своего первого ребёнка. В 1900 году у них родился сын Михайло, через год родился мой отец, а в 1903 году на свет появился третий сын, Драгутин Маркович. В 1912 году началась Первая Балканская война. Дед Еремей забрал своего старшего внука и отправился с ним на фронт. Там Еремей умер от холеры, а французы забрали всех сербских детей и отвезли в Париж. Так Михайло Маркович оказался во Франции, где в 1921 году окончил Сорбонну и в итоге стал самым высокооплачиваемым журналистом в довоенной Югославии. Милош Маркович сделал потрясающую политическую карьеру, а младший сын, Драгутин, стал учителем Партийная карьера Милоша Марковича привела его к поездке в СССР, где на первомайской встрече он и познакомился с молодой красивой комсомолкой Зинаидой Шавель. Они полюбили друг друга и приняли решение пожениться. Я, в своё время, даже видел документ, в котором мой отец просил разрешения у Центрального комитета вступить в брак с моей мамой. Таким образом, я являюсь самым настоящим продуктом Коминтерна! Но международные браки, так или иначе, были подвержены осуждению. Когда я родился, меня записали на мамину фамилию. А брак моих родителей продлился недолго. Отец очень неожиданно умер, когда мне был год и четыре месяца. Моей маме так ничего толком и не объяснили, лишь сказали, что его погубил туберкулёз и даже не дали его похоронить. Милош Маркович обрёл свой последний приют в могиле «невостребованных прахов №1» на Донском кладбище. Через много лет, когда я приехал в Югославию, мне рассказали, что моего отца, из страха и зависти, отравили его же друзья по партии. Последний приют моего отца, в данный момент, находится в ужаснейшем состоянии. Родственники захороненных там людей, как могут, пытаются облагородить могилу, поставить хотя бы памятную табличку о своём близком человеке. Но грунт разрушается, таблички то и дело проваливаются, и никому нет совершенно никакого дела до того, как поступили с памятью о виднейших деятелях, подвергшихся политическим репрессиям в 1930-х годах прошлого века. Несмотря на зависть коллег по партии, у моего отца было много и других, настоящих друзей, которые иногда меня навещали. Все они приходили в наш дом. Я запомнил очень много всяких разных людей. С некоторыми из них я встречался даже спустя тридцать лет. Как-то раз, когда мне уже было пять лет, к нам приехал друг моего отца Пепич, и принес огромный свёрток. Я спросил:
- Пепич, что это?
- Гармошка, – улыбнувшись, ответил он.
Когда Пепич развернул этот свёрток, я увидел, что это был цельный деревянный локомотив! Игрушка была просто замечательная. Потом все дети нашего двора катались я на этом локомотиве. После 1936 года этот поток югославских коллег моего отца поубавился. Но всё равно кто-то иногда залетал. Помню, была одна очень интересная девушка – Злата Миллер, которая приехав в Москву, поступила на медицинский факультет, закончила его, но работу не продолжила. Она очень заботилась обо мне. А примерно до девяти лет мне платили от Международной организации помощи Борцам революции десять или двенадцать рублей. После смерти моего отца, мама осталась вдовой в двадцать четыре года. Мне остаётся лишь догадываться о том, как ей тяжело было пережить это горе. Но жизнь продолжалась, мама много работала, была членом партии и часто отсутствовала. Мамина фраза «У меня партсобрание» означала для меня, что она уходит надолго. Я огорчался, но смирялся с этим фактом. Я был очень привязан к бабушке, потому что после того, как мама вышла на работу, моим воспитанием занималась исключительно она. Бабушка была прекрасным кулинаром и удивительно проницательной женщиной. Из детства я помню овсяную кашу, бабушка часто мне её готовила, она была моим главным пищевым продуктом.
М. Маркович и З. Шавель. 26.01.1931 г.
Могила невостребованных прахов №1. Москва, Донское кладбище.

ДЕТСТВО У РАЗГУЛЯЯ

Мы жили в северо-восточной части нашей столицы, в Басманном районе. Наш дом номер семнадцать располагался в Токмаковом переулке. Это был большой двухэтажный особняк с антресолями. Там, на третьем этаже, под крышей, жили мои друзья, звонари Шилкин и Бутылкин. На первом этаже была девятиметровая комната, в которой мы проживали. У нас было два окна и раковина, а ещё в нашей комнате был общедомовой водомер. Он находился под полом. Еду готовили на керосинке. С нами на одном этаже, под лестницей, жила ещё одна дама. Лестница вела на второй и третий этаж. Во всем остальном доме был старообрядческий причт. Во дворе стоял храм, который был выстроен ещё до революции. Старообрядческая церковь Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы сохранилась в Токмаковом переулке и по сей день. Это очень красивый храм, в яркие солнечные дни его мозаика искрилась лучами света. В детстве я любовался этим красивым архитектурным творением. А наш дом номер семнадцать, к сожалению, уже снесли. Когда в 1935 году на Пасху приказали снять колокола и запретить колокольный звон, я застал своих друзей звонарей пьяных в ужасном состоянии. Я ходил вокруг них и спрашивал:
- Ты больной?
На что мне отвечали:
- Нет, я пьяный!
- Ну что ж ты так безбожно пьёшь? – возмущался я.
Мне тогда было три года. Я просто-напросто не понимал, что они переживали свою трагедию, потому что у них отняли дело, которым они служили Богу за скромные доходы. Эти звонари плакали, потому что у них отняли профессию.
Андрюша Шавель. 1933 г.

В соседнем пятнадцатом доме в своё время проживал Юрий Никулин^[2]. Он был старше меня на одиннадцать лет и я с ним не был знаком. В церкви, которую закрыли для службы, был то аэроклуб, то Музыкальный театр под руководством Наталии Сац^[3]. В Токмаковом переулке они играли «Храброго портняжку». В 1936-1938 годах по дворам Москвы курсировали различные бригады артистов, которые показывали всякие представления. Однажды к нам заехал Сергей Владимирович Образцов^[4]. Заехал он достаточно эффектно, поскольку остальные артисты ездили на подводе, а у Сергея Владимировича оказалась целая машина, полуторка ГАЗ-АА. На его представление собрались дети, нас было человек десять. Образцов показывал нам разные отрывки и миниатюры с участием кукольных зверей. Мы радостно завопили, когда из-под шляпы вылезла голова льва и зарычала на нас. Через какое-то время лев исчез и представление продолжилось. Но он настолько нас всех впечатлил, что уже после завершения представления мы подошли к полуторке и принялись настойчиво задавать вопрос:
- А где же лев?
Сергей Владимирович перегнулся через борт машины и сказал нам:
- Лев убежал на Разгуляй!
А для пятилетних и восьмилетних жителей нашего двора, отправиться на площадь Разгуляй, было целой историей и настоящим приключением! От этой новости мы страшно развеселились. Я ходил в детский сад в Гороховском переулке. Там была замечательная музыкальная руководительница. Мы пели всякие детские мелодичные песенки под её рояльный аккомпанемент. Мне это очень нравилось. В детский сад я ходил самостоятельно, ведь мой семнадцатый дом был последний в Токмаковом переулке, находился на пересечении Гороховского и Денисовского переулков. К своему шестилетию я уже самостоятельно переходил Токмаков переулок от дома семнадцать к дому десять и навещал там своих знакомых. Я был тот ещё путешественник. И там, во флигеле, в одной квартире жили тётя Лёля и дядя Коля Кузьмины, у них был сын Юра, который играл на барабане, а потом стал дирижером военного оркестра. В соседней комнате жил Геннадий Петрович Гусев, со своей женой Лидией Иосифовной Покорни, она была чешкой. Мы были с ними очень дружны. Геннадий Петрович был образованным человеком, работал прорабом. Он мной занимался, он замечал мои мысли и суждения, которые были неординарны для пяти-шестилетнего ребёнка. Он учил меня рисовать, учил какой-то перспективе, учил строить объёмы. Ничего толкового я тогда не нарисовал, но любовь к рисованию осталась со мной навсегда. На протяжении своей жизни, я то и дело брал в руки карандаш и что-то или кого-то изображал. У меня были ещё одни знакомые, которые жили с обратной стороны квартала, в Доброслободском переулке. Это были Дядя Яша и тётя Женя. У них было две дочери, Лида и Мирдза. Они были эмигрантами из Латвии. В своё время дядя Яша был боцманом на крейсере «Громобой» и, очевидно, был связан с революционным движением, поэтому и оказался в Москве. Я их очень любил, мне нравилось посещать их дом. С дядей Яшей я ходил в мужское отделение бани где-то после пяти лет, когда бабушка уже не могла брать меня с собой в женское. Случались у меня и первые прогулы. Как-то раз один мой содворовник предложил:
- Пойдем странствовать!
И мы обошли здание Центрального аэрогидродинамического института, вышли в парк у Яузы, обошли железнодорожную станцию. Мне было лет шесть или семь. Для меня это было большое путешествие и первый прогул. И вспоминаю я этот прогул с нежностью. Однажды, когда я в очередной раз пришел в гости в десятый дом, я зашел не к дяде Коле, а к Геннадию Петровичу. Я постучался в дверь и услышал:
- Пожалуйста, входите!
Я открыл дверь, заглянул внутрь и спросил:
- Можно?
- Андрюша! Заходи. Вот, познакомься, Константин Константинович. Котя, познакомься, пожалуйста, с моим другом. У Геннадия Петровича сидел очень красивый, благообразный человек. Это был Константин Константинович Токаржевич, вдовец. Первой его женой была Александра Фёдоровна Станек, которая приятельствовала с Лидей Иосифовной. Как два русских мужика, они сидели за столом, пили водку, под вкусный ужин. Константин Константинович протянул мне руку и представился:
- Котя.
Я ответил:
- Андрюша.
Мы мило поговорили, мне дали какой-то пряник и я пошел домой. Тогда я ещё не знал, что это была первая встреча с человеком, который меня воспитает и займёт в моей жизни самое значимое положение. Константин Константинович Токаржевич был образца 1896 года. В нем сошлись две аристократические фамилии русского и польского дворянства. Квартира его родителей располагалась на Страстном бульваре в доходном доме князя К.А. Горчакова на третьем этаже. Его отец Константин Иосифович Токаржевич был полковником Генерального штаба. Он был из рода польских маркграфов, предки которого принимали участие в Грюнвальдской битве 1410 года. В ней польские и литовские войска сражались с Тевтонским орденом. В ходе сражения польский предок моего отца-воспитателя со своей сотней увидел слабое место, куда можно ударить по вражескому войску. Они нанесли решающий удар и тевтонская «свинья» раскололась. История об этом подвиге и слава передавалась в роду из поколения в поколение.
Мать Константина Константиновича – Варвара Сергеевна, была актрисой, происходила из рода Румянцевых. Когда Константин Иосифович умер, Варвара Сергеевна осталась без средств к существованию. Ей помогала её сестра Екатерина Самарина, в девичестве Румянцева. Роду Румянцевых принадлежал дом с колоннами на Петровке, что напротив Высоко-Петровского монастыря. Екатерина Самарина сдавала этот дом в наём, за что получала серьёзные деньги и передавала их Варваре Сергеевне. Благодаря этому, её племянник Котя смог закончить гимназию. Кроме того, Екатерина Самарина помогала такому великому художнику как Валентин Серов^[5]. В июле 1914 года она по своему обыкновению выехала в Ниццу, а обратно вернуться уже не смогла, потому что началась Первая мировая война. Варвара Сергеевна тоже старалась изо всех сил заработать себе на жизнь и прокормить своего сына. Она была удивительной актрисой, играла во всех любительских спектаклях настолько профессионально, что на неё обратил внимание Пётр Алексеевич Зайцев – любимец Александринки, актёр, режиссёр и антрепренёр конца XIX века. Когда Пётр Алексеевич влюбился в Варвару Сергеевну, он тут же пригласил её в свою труппу. В итоге они поженились. Он всячески обеспечивал жену и пасынка, даже вывез их обоих в Ниццу в 1912 году. А такое дело, даже по тем временам, было очень затратным. Пётр Алексеевич участвовал и в профессиональном воспитании Коти. Он обучил своего пасынка ремеслу таким образом, что тот выработался в выдающегося русского драматического актёра первой половины ХХ века, на которого ходили, которому подражали, которого любили и уважали в художественной среде Москвы. Всю свою жизнь он ясно служил художеству. Он был верный сын отечества, его служение граничило с какими-то ещё неизвестными мне силами. В 1917 году, когда Константину Константиновичу был двадцать один год, его приняли в труппу Федора Адамовича Корша6 на пятьсот рублей золота. Это были большие деньги. Труппа Корша была очень популярна. Все «коршевцы» в дальнейшем сделали блистательную карьеру. А у Константина Константиновича что-то не заладилось. Поэтому он подписал контакт в Рижский русский театр на один год, где в итоге проработал восемь лет. Из Риги Константин Константинович вернулся в Москву, но работы для него не оказалось. Его мама, Варвара Сергеевна, после смерти Петра Алексеевича Зайцева, жила очень бедно, получала какие-то гроши. Константин Константинович предложил ей поехать с ним в Ростов-на-Дону, где он к тому времени нашёл работу. Так Варвара Сергеевна до конца своих дней прослужила во вспомогательном составе Ростовского драматического театра. Она умерла в 1936 году. Но в 1938 году кладбище, где она была похоронена, закатали под асфальт и взорвали находящийся рядом собор и место её захоронения неизвестно.
Через год после нашего знакомства, когда моя мама снимала комнату на даче в деревне Старосырово, что на станции Силикатной, к нам приехал Константин Константинович. Так началось наше близкое общение. Это было перед войной.
К.К. Токаржевич, во время работы в театре Ф. Корша, 1917-1918 гг.

КОГДА НАЧАЛАСЬ ВОЙНА

Я очень хорошо помню первый день войны, это было воскресенье. В тот день я вышел на площадь Разгуляй, сел в трамвай и поехал к Покровским воротам. Там я пересел на другой трамвай, который довез меня до площади Пушкина. Я вылез из трамвая и пошел в проходной двор доходного дома К.А. Горчакова, где жил дядя Котя. Я зашёл в квартиру и почувствовал острое, леденящее душу, волнение. В квартире сидела сестра первой жены Константина Константиновича, которая произнесла:
- По-моему, там говорят, война.
А через три часа по радио выступил Вячеслав Михайлович Молотов, народный комиссар иностранных дел СССР, выступил и сказал, что враг вероломно напал на нашу страну. Я не успел испугаться, я ещё ничего не понимал. В первых числах июля меня отправили со школой в эвакуацию. Помню, как нас собрали на площади Разгуляй, погрузили в какой-то трамвай и отвезли на Павелецкий вокзал. Там нас посадили в поезд и мы поехали за Каширу. Приехали в город Михайлов, Рязанской губернии. Из города Михайлов мы двинулись в путь, вещи везли на лошадях, а мы двенадцать километров шли пешком. Нас поселили в деревне Натёки, у речки Проня, в хороших домах, которые были пустыми, ведь к тому времени репрессировали огромное количество крестьян. И я провёл там время до октября месяца. В октябре нас собрали и повезли обратно в Михайлов, поскольку была дана команда, чтобы всех эвакуированных перевезти в другие места. Когда я уже сидел в телеге и чего-то ждал, я вдруг услышал, как меня позвали:
- Андрей!
Это была мама. Она бросилась ко мне и схватила меня в охапку. Она забрала меня у моих учителей и мы вместе отправились в путь. 16 октября 1941 года я провёл в дороге в Москву. Я очень хорошо помню эту дорогу, был замечательный, солнечный, октябрьский день. Мы шли, а мимо нас ехали трёхтонки ЗИС-5 с солдатами. Мать смотрела на небо и крестилась:
- Только бы не налетели немцы!
Мессершмитты тогда налетали, стреляли, уничтожали дотла всех путешествующих. Но нас Бог помиловал. Из Михайлова мы прошли пятьдесят километров по полям, держали путь на Рязань. По дороге нас приняли переночевать в какой-то избе, накормили, напоили и не взяли ни копейки. Женщина, приютившая нас, сказала:
- Да какие деньги, милочка? Война идет. Они тебе ещё понадобятся.
И мы с мамой пошли дальше, под дождём. В основном шли пешком, один раз нас подбросили военные, провезли пять километров. К ночи мы добрались до Рязани. Нас снова пустили в какой-то дом, постелили на полу, напоили чаем и ничего с нас утром не взяли. Когда мамам попыталась предложить плату, в ответ только воскликнули:
- Какие деньги? У тебя такой пацан, а вы ещё в Москву собрались!
Мы зашли в какую-то кривую улицу, недалеко от вокзала. Мама оставила меня в аптеке и куда-то ушла. Через какое-то время она вернулась, поблагодарила продавщиц и сказала:
- Пойдём!
У вокзала было огромное количество людей, они то приходили, то уходили, кто-то ехал в Москву, кто-то из Москвы, кто-то оставался в Рязани, а кто-то перебирался восточней. Мы с мамой ждали машину. Приехала полуторка, на ней двое шоферов привезли командирских жён. На ней же они должны были вернуться в Москву.
Мама попросила:
- Довезёте меня с сыном в Москву?
- Конечно, довезём, – ответили они.
Они посадили нас в кузов и мы поехали. Но не проехали и пятидесяти метров, как нас остановили военные:
- Тут есть два командира, им тоже надо в Москву.
Командиров посадили в кузов, рядом с нами. Они сказали водителю-сменщику:
- Ты хоть посади пацана в кабину!
Меня сунули в кабину с шофёрами. Так мы и поехали дальше. Проехав километров двадцать, мы остановились в какой-то деревне. Там опять переночевали на полу, утром позавтракали, чем Бог послал и поехали дальше в Москву. В какой-то момент мимо нас проехали легковые машины. Они помахали нашим командирам, те пересели и быстро от нас отъехали. Я понимал, что мы с ними никак не совмещались. Нам навстречу шли люди с котомками, женщина вела за руку ребёнка. А мы ехали в Москву. В Москве мы заехали в Токмаков переулок, за бабушкой. Бабушка забрала швейную машинку и мы приехали на Страстной бульвар. С этого дня мы начали жить с Константином Константиновичем Токаржевичем. Когда меня привезли в эту квартиру я изумился тому, что там увидел. Из комнаты с водомером я шагнул в аристократический салон, оказался среди предметов роскоши! Всё вокруг было как в музее, как в картинной галерее. Меня окружала очень красивая мебель. Помню был шкаф с инкрустацией, с бронзой и перламутром, на нём стояли хрустальные часы. Это была мебель из того самого дома Румянцевых, где жила тётя Катя Самарина. Константин Константинович дал мне время осмотреться, не задавая лишних вопросов. Через какое-то время я понял, что мебель, живопись, книги, всё это служит для того, чтобы жизнь была наполнена, чтобы среда обитания несла свою интеллектуальную нагрузку. Ведь русский мир, это всегда нагрузка на интеллект. Так в семь лет я стал пасынком аристократа и вырос под великолепным аристократическим надзором. Отец-воспитатель пальцем меня не тронул за всю свою жизнь. Оказалось, что небитые дети вырастают с фантастическим самосознанием. Они контролируют свои действия. Я и в школе ни в одной хулиганской разборке не участвовал, мне это было попросту неинтересно. Константин Константинович уже с первых дней принял решение меня воспитывать и я об этом ещё не знал. Он был тем человеком, который, если принимает решение, то чтобы там ни было, он от этого решения никогда не отступится. По факту, Константин Константинович Токаржевич просто спас моё детство. Он был очень миролюбивым человеком и потрясающе воспитанным. То, как он разделывал рябчика за столом, было целым спектаклем! Мало того, что это было красиво, это было ещё и удобно. На моё удивление и восхищение он всегда говорил:
- Ну чего же особенного?
За обедом подавали много блюд, со всем надо было не только ложкой и вилкой орудовать, а ещё какими-то столовыми приборами. А ими нужно было владеть! В доме Токаржевичей была потрясающая библиотека. Там были полные собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Шекспира, Шиллера и других иностранных авторов. На полках стояли все тома «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона». Она тоже была привезена из Румянцевского дома. А в трудные голодные годы, благодаря сдаче этих книг, мы смогли выжить и прокормиться. Я читал из этой библиотеки всё, что хотел. Я очень полюбил произведения графа Алексея Толстого. Они несли с собой столько юмора и любви к русскому языку и народу, что я просто наслаждался каким-то фантастическим сочетанием уложенного содержания в стихотворную форму. Всё это формировало моё сознание. Я читал «Тысяча и одна ночь», очень любил «Приключения Оливера Твиста», «Николаса Никльби», «Посмертные записки Пиквильского клуба» и другие произведения Чарльза Диккенса. В одном из его произведений был персонаж отчим, просто омерзительная личность. После прочтения этой книги, Константин Константинович задал вопрос:
- Ну как, я похож на этого героя?
И вдруг я понял, что я должен сделать к нему первый шаг. Этот человек высшей степени благородства поведения, он таким остался в моей памяти и моя память полна благодарностей ему за то, как этот человек повлиял на моё развитие и на моё становление. До мая 1942 года я называл Константина Константиновича дядей Котей. А однажды к нам пришла одна дама, которая была подругой Варвары Сергеевны, матери дяди Коти. Она задала мне вопрос:
- А почему ты не зовёшь его папой?
- Не знаю. Как я могу?
- А ты попроси у него разрешения.
Я последовал её совету и задал свой вопрос Константину Константиновичу:
- Дядя Котя, можно я буду называть тебя папой?
- Называй, – ответил Константин Константинович.
И лёд сломался. Жизнь шла своим чередом. Константин Константинович поступил во фронтовой театр, которым руководил Василий Васильевич Фотиев, белогвардейский офицер, уже пожилой человек, который боготворил Лермонтова. Он умер в 1944 году и его театр погиб. Я бывал в этом театре. Как-то мама сказала мне:
- Приходи в Сретенский переулок, там в подвале находится театр.
Я пришел, меня пустили. Шла пьеса Игоря Чекина «Евдокия Ивановна» о женщине, которая повторившая в годы Великой Отечественной войны подвиг Ивана Сусанина. А Константин Константинович играл партизана, который был священнослужителем. И тогда, когда я это увидел, я был поражён. На протяжении спектакля я никак не мог понять: «А где же папа?». Я ходил по театру и не мог его найти! И вдруг я увидел, как священнослужитель поворачивается каким-то профилем и меня осенило: «Так это ж папка!». Такова была степень перевоплощения. Я каждый день видел этого человека, а совсем его не узнал! В нашем доме появлялись разные интересные люди. Однажды к нам пришел высокий и крупный человек. Его звали Борис Леонидович Кинеловский. У него погиб единственный сын, которому было двадцать девять лет. Это случилось в первом бою 1941 года. Он вошел к нам с бутылкой, высморкался, утёрся и попросил прощения. Поставив бутылку, он сказал:
- Давайте помянем!
Этот господин был фантастического ума и памяти. Он в 1912 году закончил литературный факультет МГУ, а следом ещё два факультета. Он называл меня «Андрей Иванович», потому для него трудно было сказать «Милошевич», в присутствии Константина Константиновича. А ещё он дружил с моей бабушкой, у них была разница в возрасте всего шесть лет, а когда людям за пятьдесят, эта разница и вовсе несущественна. Борис Леонидович был широко образованный русский интеллигент. Он работал в театре Фотиева в качестве артиста и имел очень естественную линию сценического поведения. Кроме того, с его образованием, он был блистательный математик, понимал театральную бухгалтерию. В своё время Борис Леонидович даже был членом Императорского Русского географического общества. Когда, в 1945 году появилась радиопередача «Клуб знаменитых капитанов», Борис Леонидович принимал в ней активное участие. Он очень много со мной общался и всегда отвечал мне на все мои вопросы, даже на те, которые могли показаться глупыми. Он же научил меня культуре застолья. Борис Леонидович мог совершенно спокойно узнать, как человека зовут, чем он занимается и сию же секунду сочинить о нём буриме или какой-то стишок. Я в детстве мечтал быть моряком и он мне написал что-то о мачте и кораблях, а когда я сам стал ходить на яхте, часто вспоминал эти строки и удивлялся, каким образом Борис Леонидович это увидел! Это была моя жизнь в военной Москве. Я запомнил 1941 год до ноября месяца, когда случалось по пятнадцать воздушных тревог в день. В это время, в бомбоубежище, мама вышивала. Она была потрясающей рукодельницей. Когда я ещё находился в эвакуации, мама вышила панно, Константин Константинович срисовал ей откуда-то русские швы. Окружающим нравилось её рукоделие. В этом бомбоубежище она познакомилась с двумя женщинами, которые жили в девятом подъезде нашего дома, на шестом этаже. Их звали Людмила Дмитриевна и Евгения Дмитриевна. Людмила Дмитриевна работала в билетной кассе Малого театра, а Евгения Дмитриевна была военно-полевым хирургом. Однажды мы узнали, что Евгения Дмитриевна получила орден Красной звезды. Оказалось, что где-то в середине декабря из-под станции, которая дальше Сходни, привезли раненых. Санитаров не хватило, они сразу же уехали за новыми ранеными. И хирурги сами перетаскали всех раненых в Боткинскую больницу. За этот подвиг Евгения Дмитриевна и получила свою награду. На меня это произвело огромное впечатление. В трудные времени тяжелейших испытаний народ объединялся вокруг надвигающейся беды. Свою помощь и участие проявляли все, кто на что был способен. Никто не оставался равнодушным. Москвичи были сплоченными и связаны между собой, как единый, большой организм. Тогда же, в ноябре, Константин Константинович вдруг сказал моей маме:
- Зина, пойдем в ЗАГС, распишемся, неизвестно, что дальше будет.
Он даже хотел меня усыновить, но я был упёртый и не позволил этого сделать. А с декабря 1941 года в Москве больше не было ни одной воздушной тревоги. Страна жила в ожидании новых вестей с фронта, в надежде и вере в скорое окончание этой страшной войны.

«ШТРАУСИАНА»

Каждый день мы посещали театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, смотрели «Периколу», «Прекрасную Елену» и другие спектакли. В этом театре служил Иосиф Михайлович Туманов^[7], который очень много работал с Константином Константиновичем и часто обращался к нему за советом. 21 октября 1941 года, Туманов позвонил папе и позвал его в театр, на прогон балета «Штраусиана». Мама сказала мне:
- Одевайся, мы идём на премьеру балета.
- А что такое балет? – спросил я.
- Одевайся, скоро увидишь!
От проходного двора доходного дома князя Горчакова, до театра – рукой подать и, минут за пятнадцать до начала балета, мы вошли в театральный вестибюль. На контроле предлагали: «Пожалуйте программку!», а в гардеробе, протягивая номерок, спрашивали: «А бинокль не желаете?». Несколько поодаль, стоя у огромного зеркала, мама поправляла причёску, а меня охватывало состояние строгой торжественности момента и, ожидания, чего-то ещё, пока не изведанного, ещё только предстоящего, смешанного с общей тревожностью всех и праздничной суетой премьеры. С лестничной площадки я видел, как из фойе в зрительный зал толпой заходит публика: красноармейцы и командный состав. В пятой ложе, куда у нас были места, мама посадила меня на крайний стул слева, что в первом ряду и, я стал оглядываться вокруг. Везде были военные, очень мало было людей в штатском. В соседней, шестой ложе, одиноко сидел молодой парень, тоже военный, в белоснежном овчинном тулупе нараспашку. Из сваленных под его ногами автоматов, в разные стороны, леденящими бликами, торчали воронёные стволы, поверх которых тревожно чернел пулемёт Дегтярёва.
Тем временем, народу в зрительном зале прибавилось, в партере и амфитеатре было уже полным-полно людей. Совсем неожиданно для меня зал вздохнул и, затих. Медленно потемнело, угасла люстра, зазвучала музыка. А на сцене творилось чудо! Звучал Иоганн Штраус: очаровательные дамы и кавалеры общались во взаимном удовольствии, кавалеры улыбались, шутили, а дамы — кокетничали. Дух захватывало: они пили вино и веселились без всякого мордобоя! И вот, я уже был там, с ними, в каком-то летнем кафе. Сюжет разворачивал новых персонажей. Появился юнкер, потом военный с дамой, гувернантка с воспитанницами. Вот молодая девушка пришла на свидание. У гувернантки свистнули кошелёк и, все в кутерьме, за жуликом, скорей-скорей догоняли воришку. И, как сейчас помню, тогда, я с величайшим наслаждением следил за всем тем, как всё это происходило на сцене: хохотал от души, глядя на несравненных исполнителей и внутренне содрогался, трепетно ожидая, а как же разрешится острота сложившихся отношений между героями балета? Качества того спектакля, в тот день, уже много десятилетий подогревают восторги моих воспоминаний из моего далёкого и тревожного детства. Как же мне было жаль ту возлюбленную, и как же я тогда сострадал ей в своей ребячьей душе! Наконец, сомкнулся занавес, загремели аплодисменты. В своём восторге я отшиб себе ладошки и вдруг, леденящими мурашками моё цепенеющее тело откликнулось воронёным стволам в соседней ложе! Как же я так? Глядел балет и… Забыл про войну? Я всю свою жизнь вспоминаю этот балет и храню память об этих людях, которые положили свои жизни на эту премьеру в такую трудную для нашей страны минуту. И я просто не понимал, как эти люди могли меня заставить забыть про войну.
Я забыл про войну!
И это самое большое впечатление, которое я получил тогда. И я никак не мог это понять. Мне очень понравилась «Штраусиана». Это первое фантастически огромное впечатление от того, что я видел на сцене не покидает меня по сей день. В осажденной Москве, на Дмитровке, в театре Станиславского и Немировича-Данченко показали премьеру балета «Штраусиана». Ничего более. Но этот спектакль придумал Владимир Павлович Бурмейстер^[8] и несколько актёров, которые раскрутили сюжет, вдохновившись фильмом «Большой вальс». При этом «Большой вальс» остался «Большим вальсом» и всё, а здесь получился спектакль, который живет свою жизнь на музыку Иоганна Штрауса уже больше восьмидесяти лет. Я рос вместе с этим спектаклем. Вместе с тем росло и моё сознание, потому что я постоянно задавал себе этот вопрос: «Как же так? Как я, зритель, мог забыть о том, что идёт война?!».
Я никогда не старался рассказать этим артистам, которые впоследствии, стали моими учителями, что я видел эту премьеру и не делился с ними переполнявшими меня в тот день чувствами. И только тогда, когда я уже стал совсем взрослым, мне пришлось вспомнить всё то, что касается этого спектакля. И я очень ясно ощутил важность того, что я должен разобраться в том далёком десятом году своей жизни.

ОБУЧЕНИЕ РЕМЕСЛУ

24 ноября 1944 года мы пошли с классом в Дом пионеров, находившийся в Настасьинском переулке. Там было какое-то мероприятие. Мы пришли, поднялись на второй этаж. В зале стояла крупная дама, которая обратилась к нам зычным, грубым голосом:
- Ребята! Приходите в наш Дом пионеров! У нас очень много разных кружков! Хоровой, хореографический…
- Какой-какой? – переспросил я.
- Иди сюда!
И меня вытащили из второго ряда.
- Давай!
- Чего давай? – не понял я.
- Ну сыграйте ему «Яблочко»!
Мне сыграли «Яблочко» и я что-то под него натопал.
- Ну как?
Крупная дама покачала головой и произнесла:
- Приходишь вторник, пятница, в четыре часа. Трусики, маечка, носочки, тапочки. И будешь заниматься хореографией!
Это была случайность, которая определила течение моей дальнейшей жизни. Та самая дама, которая с трудом выговорила слово «хореографический» случайным образом вытащила меня, не расслышавшего того, что она говорит, на сцену и открыла для меня первую дверь в мир высокого искусства. Тем временем наступило 8 мая 1945 года. Помню, вдруг во дворе люди стали кричать: «Кончилась война!». Это был большой подарок. На следующий день, мы с дворовыми ребятами прознав, что будут давать салют, оказались внизу улицы, около гостиницы «Националь». Высоко в небе, на аэростате, парили портреты Ленина и Сталина. Там было много народу и совсем ничего не было видно. Нам это не понравилось. Мы решили, что пойдем смотреть салют на крышу. За первые тридцать залпов мы добежали до Большой Дмитровки, пронеслись мимо прокуратуры до Козицкого переулка, там проскочили в проходной двор, где в последней, левой подворотне была лестница, ведущая на чердак. Мы вылезли на крышу, а там уже была огромная компания людей, которые тоже глядели на салют. Мы смотрели на площадь, на здание газеты «Известия» и были счастливы, что ещё успели увидеть не меньше девяти победных залпов. Дальше жизнь продолжилась уже в мирное время. К июню 1945 года, я понял, что хочу серьёзно заниматься балетом и освоить ремесло. Когда я сказал об этом родителям, они схватились за голову: неужели есть какие-то способности? Тогда их подруга, Ксения Константиновна Чижова-Петипа, которая часто бывала у нас, сказала:
- Так отправьте его к маме!
Члены семьи Петипа были дружны с Константином Константиновичем, в частности дядя Ксении Константиновны. Они всячески оберегали папу, уважали и ценили его, как артиста. У её мамы, Надежды Мариусовны Петипа^[9], я бывал ещё в январе. Мы с папой приходили поздравлять эту даму с Новым годом. В ту встречу она говорила:
- Андрюша, я слышала, что ты там уже батманы делаешь?
Но я тогда лишь слегка задумался, не придав значения этим разговорам.
Родители дали мне какие-то узелки и сказали:
- Вот пойдёшь к Надежде Мариусовне, отнесешь это.
- Хорошо, – ответил я.
А. Шавель, 1945 г.

Надежда Мариусовна жила на улице Маркса и Энгельса, рядом с книгохранилищем Ленинской библиотеки. Я пришел туда и позвонил в дверь.
- Кто там?
- Это Андрюша.
- Ах, Андрюша! Заходи! Давай, садись.
Она посадила меня в вольтеровское кресло. Задала вопрос:
- Как поживаешь?
- Хорошо поживаю.
- Чем занимаешься?
- Балетом занимаюсь.
- И дальше что?
- Хочу в школу.
- А хочешь, я тебя проверю?
- Конечно!
Я был безгранично счастлив, что со мной хоть кто-то поговорит о хореографии. Надежда Мариусовна принесла приёмник, реквизированный в начале войны и только что возвращённый ей. Она включила его, заиграла музыка.
- Нам это не подходит, – сказала она.
Дальше мы сидели и разговаривали. Вдруг зазвучал «Мадьярский танец» из балета «Раймонда», хореографом которого был её отец, Мариус Иванович Петипа.
- О, а это нам подходит! – произнесла Надежда Мариусовна и скомандовала, – Вставай и делай как я!
Она поднялась и стала делать вокруг себя падебуре. Я повторял за ней, делал то же, что и она, и удивлялся: Надежда Мариусовна на меня не смотрит! Оказалось, что это не так. Когда музыка закончилась, она сказала мне:
- Садись! Молодец!
В этот момент хлопнула входная дверь. Надежда Мариусовна спросила, своим громким басом:
- Кто там?
- Мама, это я, Киса! Ты одна?
- Нет, у нас Андрюша.
Ксения Константиновна нараспев поинтересовалась:
- Ну и ка-а-ак?
- Ты знаешь, Киса, этому мальчику надо сделать протекцию.
Потому что бездарность пробьётся сама!
Это было одно из тех судьбоносных хитросплетений, которые направили меня дальше в моём жизненном пути. Я счастлив, что меня благословила сама Надежда Мариусовна Петипа. В августе 1945 года у меня уже состоялись приёмные испытания в балетную школу Большого театра. Меня не приняли, но я не жалею ни о чём. Для меня было важно то, что я уже нахожусь на пути к самому себе. Дальше мы узнали, что театр Станиславского и Немировича-Данченко тоже объявил набор в свою собственную балетную школу, поскольку нужда в квалифицированных специалистах возрастала. И две школы Большого и Кировского театров уже не могли удовлетворить эту потребность. Выпускников было недостаточно, чтобы покрыть дефицит в артистах балета. Люди в то время служили и работали двадцать лишних лет.
Таким образом, в 1945 году я поступил в Хореографическое училище при театре Станиславского и Немировича-Данченко. Из мальчиков нас там было шестеро ребят, от десяти до тринадцати лет. Я попал в первый класс. Моим первым педагогом стала Ольга Александровна Берг. Я сразу вспомнил, что видел её в «Штраусиане», где она играла роль гувернантки. Ольга Александровна была блистательная актриса, с юмором и очень меня любила. Она окончила Ленинградское хореографическое училище, училась в одном классе вместе с Галиной Улановой^[10]. Однажды, когда я уже стал артистом, она встретила меня перед спектаклем, когда я разогревался, «ломал» себя. Она возмутилась:
- Ты что делаешь? Кто тебя учил? Ты почему так выворот делаешь?
- Я разогреваюсь!
- Надо разогреваться правильно! Кто тебя учил?
- Вы, Ольга Александровна! – парировал я.
На всю оставшуюся жизнь я остался благодарен ей, за все те милости, которые она мне профессионально оказала. Все мои учителя оказались очень грамотными и прекрасно научили меня основам. Уже став артистом, я научился тому, что нужно всегда соответствовать своим профессиональным желаниям и никаких глупостей себе не позволять. Я должен был приходить на спектакль абсолютно без всяких мыслей и обязан был увидеть в нём что-то новое, несмотря на то, что танцевал его уже много раз. После поступления в училище, я перешел из своей школы №170, в Петровском переулке, в школу рабочей молодёжи №18, в районе Дмитровского переулка. Я, наконец, почувствовал ту свободу, которая была мне необходима. Это дало мне возможность полностью отдаваться ремеслу. Пока я учился в первом классе, театральное дело меня не трогало, но со второго класса я стал участвовать в спектаклях и различных постановках. Могу сказать, что это всегда было интересно, но утомительно до изумления. Однажды случилось так, что я не пришёл на спектакль. А когда я появился на пороге театра, мне сделали выговор и собирались выгонять. Я ответил на это, что был в школе.
- Как? – изумились в театре – Ты учишься в школе?
А меня просто не отпустили с урока на спектакль, называя прогульщиком. А я не знал, как объяснить директору школы, что я ухожу не гулять, а работать, что утром у меня очередной спектакль. В этой связи, мне постоянно приходилось как-то выкручиваться. Утором я посещал обычную школу. А с четырех часов дня и до семи вечера было время, когда труппа театра отдыхала между дневными репетициями и вечерними спектаклями. Именно в этот промежуток мы учились ремеслу. Пригодных помещений, где можно было заниматься, было очень мало, это, естественно, добавляло трудностей. Иногда директор театра сдавал помещения каким-то сторонним организациям, из-за чего мы могли пропустить занятия. Но это было не очень часто. С педагогами у нас была дистанция. И эту дистанцию никто не нарушал. Поэтому я не старался подойти ближе, потому что у артистов была своя сложная профессиональная жизнь. Например, Ольга Александровна Берг была солисткой театра Станиславского и Немировича-Данченко. Я восхищался всеми теми, кого видел в «Штраусиане». Это были настоящие труженики. Они свято исполняли свой профессиональный долг. В театре служил замечательный Иван Васильевич Курилов^[11], большой артист, обладавший фантастической техникой. Сам Иван Васильевич был небольшого роста, но он прекрасно владел своим телом и в каждом спектакле рисовал потрясающих героев. Совместно с Владимиром Павловичем Бурмейстером он поставил спектакль «Виндзорские проказницы» на музыку Виктора Александровича Оранского. Этот спектакль пользовался популярностью в Москве. Иван Васильевич исполнял в нём роль Сэра Джона Фальстафа. Я обожал смотреть на него в этой партии. А в балете «Штраусиана» Иван Васильевич исполнял роль военного. Но Иван Васильевич и Владимир Павлович не смогли долго работать вместе, они абсолютно не сходились характерами. Курилов даже уходил из нашего театра, но вернулся туда спустя пять лет. Владимир Павлович Бурмейстер был очень хорошим балетмейстером, а также приходился двоюродным внуком Петру Ильичу Чайковскому. Именно он показал артистам, что сюжетная линия в балете чрезвычайно важна. То, что он сделал в нашем театре Станиславского и Немировича-Данченко, было настоящей революцией в хореографии! Человек, наконец, осмыслил задачи, которые нужно ставить перед артистом балета и как надо проживать музыкальные произведения. Вообще то, как складывается совместная работа артиста и режиссёра и то, как они друг друга понимают, является очень важной составляющей для любого спектакля. Как-то мой отец-воспитатель, Константин Константинович, рассказывал мне, что во время репетиции один режиссёр, после очередных просьб и предложений в адрес моего папы, сказал: «Оставьте его в покое! Он всё делает правильно!». Константин Константинович вспоминал, что это была такая поддержка режиссёра, которую он никогда не забудет. Когда артист начинает реализовывать политику режиссёра-постановщика, то режиссёр видит, что его понимают в том, что именно он хочет показать в произведении. Это бывает очень редко, я это тоже переживал. Я просто проживал своё место на сцене соответствующим образом. Этому меня и научил мой отец-воспитатель. Он говорил мне:
- Понимаешь, ты не должен мысленно отрываться от того, что ты делаешь, ты должен с этим жить.
Папа говорил «Надо это прожить!». Эта фраза шла лейтмотивом всей моей творческой профессиональной жизни. Я проживал каждую свою роль, даже когда танцевал в массовке или просто выходил на сцену с условным кувшином, на пару минут. Это самая важная задача для любого артиста – прожить свою роль таким образом, чтобы она отозвалась в сердцах зрителей и они унесли с собой эти незабываемые для них впечатления. В 1949 году я познакомился с солистом Его Величества Большого театра Евгением Сумбатовичем Качаровым^[12]. В «Лебедином озере» он исполнял роль рыцаря Ротбарта, исполнение это было мастерством высшей степени. Так, как это делал Качаров, никто не мог повторить на том же уровне. Он блистательно играл на кастаньетах и дружил с Екатериной Васильевной Гельцер^[13], он же был её последним балетным партнёром. С Евгением Сумбатовичем мы дружили вплоть до его смерти в 1986 году. Он был одним из моих самых важных учителей. Этот человек говорил о фундаментальных основах классического танца. Как-то раз он рассказывал нам, юным артистам:
- Для всего нужна практика! Например, кто сказал, что фуэте, это женское движение? А ну-ка, пойдёмте на лестницу!
Мы вышли на лестничную площадку, которая была уложена метлахской плиткой и он, на этой самой плитке шестого этажа, скрутил шестьдесят четыре фуэте, два раза по тридцать два! А ведь одно неловкое движение и можно было легко сломать себе шею! Евгений Сумбатович был потрясающим балетмейстером и хореографом, а Екатерина Васильевна Гельцер показывала ему разную старинную хореографию. Она ведь сама была из балетной семьи, её отец, Василий Гельцер был солистом Большого театра и балетным педагогом. К Евгению Сумбатовичу все обращались за помощью и советом. Я запомнил историю о том, как коллеги из Киевского театра оперы и балета очень просили Евгения Сумбатовича показать им «Венецианский карнавал» Мариуса Петипа. Качаров тогда сказал им:
- Пусть мне напишет ваш министр,
– Евгений Сумбатович никогда не растрачивал свои знания и ресурсы напрасно, предпочитая передавать ремесло из уст в уста, конкретно важным для него людям.
- Скажите, пожалуйста, а секретарь ЦК Комсомола Украины может вам написать? – спросили коллеги из Киева.
В итоге, Евгений Сумбатович согласился.
«Венецианский карнавал» занимал особое место среди балетных артистов, все стремились станцевать этот текст последнего па-де-де, который сочинил Мариус Иванович Петипа. Это сочинение на музыку Милия Алексеевича Балакирева стало великим достоянием русского балета. Евгений Сумбатович и мне говорил:
- Почему все танцуют Станиславского? Надо танцевать Петипа!
Е.С. Качаров. Соло для кастаньет. Рисунок А. Шавеля, 07.10.1975 г.

ПОД ПАРУСОМ

В 1950 году наше училище объединили с хореографическим училищем при Большом театре. В течение двух лет меня учил такой замечательный балетный педагог, как Алексей Владимирович Жуков. Он тоже был из большой балетной семьи. Его дядя, Леонид Жуков^[15] был премьером Большого театра. После окончания училища я был распределён в труппу театра Станиславского и Немировича-Данченко. Меня туда взяли одного из всего выпуска, а другие мои товарищи по обучению были распределены в Новосибирск. Я думаю, это случилось потому, что я был очень ответственным человеком. Мои репетиторы меня ценили, а ещё я проявлял себя неожиданным образом в разных моментах в спектаклях. Я не боялся фантазировать и предлагать свои новые решения в игровых сценах с моим участием. Когда я был ещё учеником, мне дали роль крокодила в нашем балете «Доктор Айболит». И мы с одним артистом, который играл Бармалея, придумали сценку, что после того, как Айболит стряхивал Бармалея с пальмы, а крокодил, то есть я, съедал его, из моей пасти выбрасывался его сапог. Зрительный зал был в восторге от этого действа! В 1952 году началось моё служение театру. В своих первых спектаклях я участвовал в массовке. Например, когда мне было восемнадцать лет, я принимать участие в спектакле «Эсмеральда». Потом мне дали ещё одну партию и я её честно нёс. Мне всячески помогал пример моего отца-воспитателя, ведь его сценическое поведение было выше всяких обсуждений. Однажды, когда папа работал в Театре-студии киноактёра, режиссёр Михаил Ильич Ромм¹⁶ решил поставить пьесу о сегрегации и расовой нетерпимости. Моему папе досталась роль большого крупного землевладельца, аристократа. Он потрясающе справился с этой задачей! Я хорошо запомнил сцену, как землевладельцу подавали вечерний ужин. Органичность Константина Константиновича просто зашкаливала! Тогда я разинув рот глядел на всё то, что происходит. Папа как артист был чистый органик. Он органично проживал все сцены. Все остальные действовали, как марионетки. К тому времени, как я окончил училище, Константин Константинович работал в литературно-драматическом театре Всероссийского театрального общества.
Портрет бабушки. Рисунок А. Шавеля, 1967-1968 гг.

Я обожал своих стариков, родителей и бабушку, всячески заботился о них. Бабушке я служил, как мог. В каком-то смысле она была для меня на первом месте, потому что у мамы был муж, мой отец- воспитатель, а у бабушки был только я. Как-то раз мне выпала возможность заработать сто рублей. Эти деньги я сразу же принёс бабушке. А она, недолго думая, приготовила для меня тушёную капусту. Я съел это лакомство за обе щеки! А бабушка тогда смеялась и шутила:
- Ты давай носи мне каждый день сто рублей! И я за год ни в одном блюде не повторюсь!
Я старался изо всех сил, чтобы бабушке было хорошо и чтобы она прожила, как можно дольше. А бабушка помогала нам. После того, как мы с мамой переехали на Страстной бульвар, она каждый день, как на работу, приезжала и помогала маме по хозяйству. Её не стало в 1969 году и это была для меня очень большая потеря. Наступило лето 1953 года. Это был мой первый отпуск, после отработанного сезона в театре. Я со своим приятелем, который командовал каютным швертботом «Руслан», отправился в Тверь. Мы зацепились за караван и прошли сто километров с четырех часов утра до полуночи следующего дня. Это путешествие раздвинуло рамки моего мироощущения. Мне казалось, что под парусами без мотора нельзя ходить по системе Канала имени Москвы. Я был очень счастлив, когда анализировал весь этот путь. Шли мы туда при встречном ветре три дня, а обратно мы проскочили эти сто километров за один день. Через два года я одолел очень много всего в технике вождения. В июне мы уже снова отправлялись в водные путешествия. В одно из таких путешествий мой друг Ваня Сидоров однажды свалился с борта. Я смотрел вперёд и не видел, как он упал. Вдруг передо мной встал человек, Витя Филатов, друг Вани, которого все называли Фитиль. Я спросил у него:
- Где Ваня?
- Ваня там! – ответил Фитиль, глядя в пенный след.
- Где там? – спросил я.
- Там!
И тут я увидел след от буруна и как из него вылез Ваня с куском вырванного поручня от яхты. Увидев это, мне стало тошно. Я заорал:
- Человек за бортом! Поворот фордевинд!
Я сделал один поворот фордевинд, потом поворот оверштаг и щекой левого борта подошел к Ване. Я крикнул ему:
- Ваня, ты можешь взяться за борт? Берись!
Я подобрал парусину и потянул её на себя, яхта легла и борт опустился в воду.
- Можешь вылезти? – спросил я.
- Я попробую! – ответил Ваня и крикнул, – Фитиль, помоги мне!
Фитиль схватил Ваню за ремень штанов и помог ему вылезти из воды. Он был одет в противоипритную штормовку и такие же штаны, которые наполнились водой и ноги были, как у слона. Ваня наклонился, взял себя за пятку, а из дырки в бедре вылилось чуть ли не ведро воды. Я сказал:
- Ваньку раздеть и под матрас сухой, чтобы он не простыл!
И повёл дальше вверенную мне яхту. С нами был один человек, случайный попутчик, невольный свидетель этого события. Когда всё закончилось, он сказал мне:
- Слушайте, а ловко вы его вытащили! Я засёк время, это было за двадцать пять секунд!
И вдруг я понял, что научился прилично управлять тридцатью метрами парусов. Ведь когда приходит какое-то мастерство, его нельзя никак оценить, кроме как в критической ситуации. Всему меня научил Валентин Иосифович Ерёмин, артист миманса Большого театра.
А. Шавель с мамой З. Шавель и первой женой Л. Труниной, на швертботе «Руслан», на Клязьминском водохранилище. 1957 г.

Моим товарищем по парусному делу был Дмитрий Леонидович Зворыкин. Он приходился родственником Владимиру Козьмичу Зворыкину^[16], человеку, который подарил миру телевидение. Леонид Степанович, отец Димы, происходил из известного муромского рода Зворыкиных. Он работал главным инженером Московского водопроводного хозяйства. Я даже бывал у них дома, в Сивяковом переулке. Зворыкины были прекрасной интеллигентной московской семья. Однажды я познакомился с самим Владимиром Козьмичом Зворыкиным. Это была очень интересная история. Как-то раз мне позвонил Дмитрий Леонидович с закономерным вопросом:
- Андрей, что у тебя там в театре?
- Дмитрий Леонидович, во-первых, сегодня выходной.
- Ладно, а что в ближайшие дни?
- В понедельник ничего особенного, во вторник выходной, в среду политзанятия, а в четверг идёт «Снегурочка».
- Ты можешь мне с Козьмичом и его супругой сделать три билета на «Снегурочку»?
- Я попытаюсь,
В понедельник мне пришлось обратиться с этим вопросом к Владимиру Павловичу Бурмейстеру.
- Владимир Павлович, к моему парусному учителю приехал дядя, он просится на спектакль. Хочу попросить три билета.
- Слушай, какое совпадение, ко мне тоже приехал мой учитель и мне нужно два билета. Значит, мы сегодня живем спокойно, а в среду, после политзанятия, ты меня отлавливаешь, мы вместе идём к нашему администратору Капчинскому и вышибаем из него пять билетов. Три тебе и два мне.
- Благодарю вас.
- Пока! Удачи!
В среду билеты были уже у меня на руках. Я тут же позвонил в Сивяков переулок и сообщил эту радостную новость. Мы договорились о встрече на станции метро «Комсомольская», для передачи Диме билетов на спектакль. В спектакле «Снегурочка» у меня была партия в танце скоморохов. После его окончания, я как всегда, привел себя в порядок, обтёрся, вышел и стал ждать Зворыкиных. И вдруг появился Дима, рядом с Владимиром Козьмичом. Слегка впереди шла Екатерина Андреевна Полевицкая, жена Владимира Козьмича. Она увидела меня у контроля и на всё фойе воскликнула:
- Ой, Андрюша! Было просто замечательно! Будете в Нью-Йорке, заходите запросто!
Такое впечатление произвёл на Екатерину Андреевну русский мир. А ведь это были годы, когда взаимоотношения Советского Союза и Соединенных Штатов были достаточно напряжены. И вдруг такое заявление в фойе театра Станиславского и Немировича-Данченко! И кто его произнес? Жена великого физика, который одарил мир телевизором. Мне повезло быть участником этих событий. Через два дня Дмитрий Леонидович пригласил меня в гости на чай. Я пришел и мы провели чудесное время в беседах. Владимир Козьмич оставил о себе впечатление очень адекватного человека. С ним было легко и интересно общаться. Когда зашёл разговор на злобу дня, Владимир Козьмич посетовал:
- Ну понимаете, что ваши, что наши. Нашим бы побольше строить школ!
Я изумился. Это говорил не просто какой-то рядовой человек, а великий изобретатель! На меня произвело колоссальное впечатление, что даже он не мог повлиять на этот мир. Особый период моей жизни связан с Библиотекой имени Чехова, которая располагалась в соседнем доме на Страстном бульваре. Там была абсолютно фантастическая и совершенно особенная атмосфера. В этом заведении бывала очень интересная творческая публика. Несмотря на то, что в доме Токаржевичей была своя прекрасная библиотека, мне то и дело требовались книги из современной литературы, и во время учёбы и особенно тогда когда я начал работать в театре. В этой библиотеке часто устраивали всяческие капустники, туда захаживал весь «Ленком», а также коллектив Камерного театра. Там была своя, отдельная жизнь творческой Москвы. Директора библиотеки звали Алла Петровна, у которой была хорошая подруга Шуритхан Дзанпаева, она работала в одной из академических библиотек. Она помогла мне достать книгу о вскрытии гробницы Тутанхамона. Это была очень редкая книга, которую было не найти! Заведующую читальным залом звали Нана. Она очень хорошо знала советскую поэзию и часто устраивала в библиотеке Чехова поэтические вечера. Я бывал на этих вечерах и с удовольствием общался с современными поэтами. Однажды я познакомился там с одним молодым человеком, которого звали Лёша Садовский. Как-то раз мы с ним случайно встретились на улице. Я шёл домой с Палащёвского рынка, а Лёша следовал по направлению к Большой Бронной. Мы разговорились и тут Лёша произнёс:
- Приходи ко мне в театр!
- Какой театр? А что ты там делаешь? – удивился я.
- Да я директор театра! – словно извиняясь, ответил Лёша.
Для меня эта новость оказалась полной неожиданностью. И я был удивлён, с какого уровня людьми пересекался в своих знакомствах и своём общении. С Лёшей мы общались много лет. Однажды он рассказал мне одну забавную театральную историю. Ему её поведал один артист Московского художественного театра имени Чехова. Она произошла во время подготовки спектакля «Волоколамское шоссе» по повести Александра Бека. Когда шла репетиция, к режиссёрскому столу подбежал один нелицеприятный человек и стал о чём-то грозно возмущаться. Он так громко кричал и мешал репетировать, что актёр Георгий Бурков^[18], который играл в пьесе роль Панфилова, сбежал со сцены, а надо добавить, что одет он был в костюм своего героя – в бурке на плечах и с папахой на голове, и подлетел к столику с грозным возгласом:
- Прекрати орать! А то я сдам Москву!
Мне вообще очень нравился этот актёр, нравилось смотреть спектакли с его участием. Я выделял его среди многих других, а ведь за всю свою жизнь мне довелось посетить огромное количество спектаклей и посчастливилось видеть на сцене выдающихся актёров своего времени. Например, когда Художественный театр вернулся из эвакуации, я посетил спектакль «На дне» и видел Ивана Москвина^[19] в роли Луки, это было что-то невероятное. Талантливых людей всегда видно издалека.
Выдержка из бортового журнала швертбота «Руслан»

УЧИТЕЛЯ. ТАЛАНТЫ. МАСТЕРА.

После того, как я отслужил первый сезон в театре, мы съездили с бригадой выпускников ГИТИСа со сборным концертом к ребятам на целину. Я, в составе этой бригады, танцевал картинки на музыку Анатолия Лядова. Во время этой поездки мы познакомились с такими интересными людьми, как Володя Шмаков и Боря Владимиров^[20], которым мы дружили всю жизнь. Он был очень остроумным и весёлым человеком. Примерно в это время я познакомился с Вадимом Фёдоровичем Рындиным^[21]. Это случилось в 1953 году. Я был у одного своего приятеля и там встретил девушку Наташу. Мы понравились друг другу, я проводил её до дома в Девяткином переулке и мы стали общаться. Она оказалась дочерью Вадима Фёдоровича. Однажды я даже ездил к ней в Плёсково, где она отдыхала с родителями. Как-то Наташа пригласила меня к себе. Так я попал в этот хлебосольный московский дом и был очень радушно принят её мамой и папой. Вадим Фёдорович Рындин поставил в нашем театре балет «Доктор Айболит» в 1948 году, в котором я в дальнейшем принимал участие. А в 1957 году он приступил к работе над спектаклем «Жанна д'Арк». Я танцевал разные партии в этом спектакле, и французов, и англичан. С Вадимом Фёдоровичем мы очень мило здоровались в театре, он очень хорошо ко мне относился. Но его зятем я так и не стал, отношения с Наташей у нас не сложились. Я полюбил девушку из своей среды, а Наташа увлеклась археологией, защитила докторскую степень и долгие годы руководила трипольской археологической экспедицией.
Меня окружали удивительные талантливые люди, которые помогали мне, учили и просто дарили меня своим общением на протяжении всей моей творческой и профессиональной жизни. Мы были близки с выдающимся театральным художником Татьяной Георгиевной Бруни^[22]. Я называл её мама Таня. Наша встреча произошла в 1958 году, когда в очередной раз зашел в гости к актёру Никандру Никандровичу Николаеву и его семье. Мы познакомились с ним на одном из шефских концертов, за два года до этого, где он читал произведения Достоевского и Толстого, а я смешно показывал номер о борьбе нанайского народа. С тех пор мы стали общаться. Они жили на первом этаже, поэтому я запросто шагал к ним через окно и говорил:
- Здравствуйте, Шавель явился!
Моё эффектное появление изумило Татьяну Георгиевну, которая гостила у Николаевых. Через несколько лет она мне рассказала, вспоминая тот день:
- Понимаешь, ты на меня произвел просто ошеломительное впечатление!
- Чем, мама Таня?
- Я вдруг увидела, как подоконник перешагнул не кто-нибудь, а просто Джулиано Медичи, герой итальянских хроник! – ответила Татьяна Георгиевна, подразумевая, что личность моя, благодаря сербскому отцу, была, в общем, не русская.
Татьяна Бруни взяла меня в число своих учеников. Я очень любил общаться с ней, она знала о театре всё и эти знания были для меня настоящим лекарством. Большое мастерство влечёт за собой очень большую профессиональную культуру. Такой же профессиональной культурой владел и мой отец-воспитатель.
Мне довелось заниматься в классе у Александра Ивановича Пушкина^[23]. Он был замечательным артистом. Питерский театральный художник Георгий Мосеев рассказывал, что у Пушкина был потрясающий прыжок, он не танцевал, а летал на сцене. Именно Пушкин воспитал Юрия Григоровича^[24], Рудольфа Нуреева^[25] и Михаила Барышникова^[26]. Из этих троих я был дружен с Нуреевым. С Григоровичем мы не были знакомы, а с Барышниковым мы однажды сидели за одним праздничным столом у Татьяны Бруни. Я вёл этот стол, но с Мишей мы почему-то друг другу представлены не были. С Нуреевым меня познакомила моя коллега Надя Вихрева. В тот день я пришёл в класс и стоял в Малом зале. Народу кругом было полно. Тут ко мне подошла Надя и сказала:
- Андрюша! Познакомься, пожалуйста, с этим молодым человеком.
- С большим удовольствием! – ответил я и представился. – Андрей Шавель.
- Рудик Нуреев, – скромно ответил мне молодой темноволосый человек, со светлыми глазами.
Мы подружились. Я дал Рудику свой номер телефона и теперь, когда он летел из Ленинграда в Москву на спектакли или фестивали, он всегда звонил мне:
- Андрей! Это Рудольф Нуреев! Андрюха, я в Москве, хочу до вечера провести время с вами.
- Конечно! Что будешь пить, чай или водку?
- Конечно, водку!
Я принимал его у себя дома. Мы проводили вместе день, а затем я провожал его на вечерний экспресс до Питера. Нуреев посещал мои спектакли, я часто интересовался его мнением. У Рудика была фантастическая память и прекрасные способности. Как-то, при встрече, он протянул мне какие-то листы:
- Вот, смотри! Видишь, какие костюмчики, это я нарисовал!
- Да ты с ума сошёл! – изумился я. – У тебя же есть Бруни, Вирсаладзе^[27], которые тебе левой пяткой какие хочешь костюмы нарисуют!
Рудик качнул головой и ответил:
- А Нижинский^[28] сам себе рисовал костюмы!
Благодаря Нурееву я и познакомился с Александром Ивановичем Пушкиным. Во время гастролей в Ленинграде мне выпала уникальная возможность побывать на одном из его уроков. Помню мы сразу же созвонились с Рудиком после моего приезда:
- Я в Питере, хочу с тобой повидаться!
- Ой, Андрей, я буду рад тебя видеть! Только у меня урок.
- А можно посмотреть?
- Посмотреть? Можно!
- А позаниматься?
- Но только в школе.
- Да мне всё равно. Пусть это будет хоть в театральном, хоть в учебном классе. Я бы хотел позаниматься у Александра Ивановича и ощутить его.
- Тогда приходи, на вахте скажешь, что ко мне.
Я приехал на улицу Зодчего Росси, где располагалась Академия русского балета имени Агриппины Яковлевны Вагановой. Меня пропустили. Рудольф увидел меня и позвал:
- О, Андрюха! Заходи!
Я увидел, как люди заходят в класс. Среди этих людей, рядом с Рудиком Нуреевым я увидел Константина Михайловича Сергеева^[29] и Бориса Яковлевича Брегвадзе^[30]. Все они были в одном классе, за соседними станками. Разные мастера, объединённые одной школой, одним учителем и одной системой понимания. Затаив дыхание, я наблюдал за работой этих мастеров. Когда начался школьный урок, я пришел туда и обратился к Пушкину:
- Здравствуйте, Александр Иванович! Я Андрей Шавель, артист балета театра Станиславского и Немировича-Данченко.
- Да, мне Рудик говорил, – ответил Пушкин.
- Я прошу у вас разрешения позаниматься.
- Пожалуйста, прошу вас.
И я встал к станку и стал совершать экзерсис. Я был потрясен тем, сколько человек за час времени успевал сообщать своим ученикам. Я тоже задавал ему какие-то вопросы. Александр Иванович говорил своим ученикам о комбинациях, которые он предлагал сделать на определённый музыкальный канон. Я чувствовал своё тело от крестца до колена, от стопы, до большого пальца и до шейного позвонка и всё это попадало под внимание педагога. Его мысли в классе контролировали моё тело. Это было невероятно. Один день в классе у Александра Ивановича определил мою профессиональную судьбу. В 1961 году Рудольф Нуреев волей судьбы остался за границей. Больше наши пути с ним не пересекались. Я знаю, что он не хотел оставаться за границей. Он привык к своему педагогу, к образу жизни, но он был слишком свободолюбивым человеком и не мог допустить того, чтобы какие-то люди считали себя хозяевами на празднике его души.

ЮГОСЛАВИЯ

У меня никогда не было желания уехать в другую страну. В этой связи мне очень запомнились слова Константина Константиновича. Как-то раз я задал ему вопрос:
- Папа, скажи, почему ты не остался жить в Риге или в Париже? Почему ты вернулся?
Константин Константинович мне ответил:
- Понимаешь, русский артист должен жить дома. Язык, культура, это та пища, без которой русский артист жить не может.
Спустя много лет я понял, как мой отец-воспитатель был прав. Это, в том числе, повлияло на моё решение не уезжать в Югославию, когда меня настойчиво звали туда переехать. Впервые я побывал там в 1962 году. Я поехал в город Ужице, на родину моего родного отца. В эту поездку я хотел взять с собой маму, но её, к сожалению, не пустили. В Югославии меня тепло встретила моя семья по отцовской линии. Ещё был жив мой дед Спасо Маркович. В семьдесят лет он ослеп и практически ничего не видел. За ним ухаживала его дочь от второго брака, Елена, моя тётка Ела. У неё было двое детей, дочь Ясмина и сын Зоран. Кроме того, у меня была двоюродная сестра Душица, дочка моего дяди Михайло. Я гостил у них дома и для меня это имело какую-то смысловую нагрузку, мы поддерживали отношения на протяжении всех этих лет, когда я ездил в Югославию. Я бывал там достаточно часто, мне нравилось посещать родину отца и я довольно легко освоил сербский язык. Когда я приехал в Югославию в первый раз, меня нашли ветераны Народно-освободительной армии. Все кто хорошо знал моего отца хотели встретиться со мной. Милоша Марковича помнили партийные товарищи, уважали, а соотечественники гордились своим земляком. В Ужице даже установлен памятник моему отцу, у постамента которого всегда были цветы. Они подготовились к нашей встрече и подарили мне памятный подарок – охотничье ружьё. По их словам, мой отец был охотник («ловац» по-сербски) и они решили, что это ружьё будет очень хорошим подарком для меня. Я лишь развёл руками, ведь я не был охотником и даже никогда не хотел им быть. Но ружьё принял с благодарностью. На дарственной табличке было написано:
«Сыну великого югославского революционера Милоша – Андрею»
Я увёз ружье с собой в Москву и оно хранилось у меня дома шестьдесят лет. Я стрелял из него лишь один раз в моей жизни и было лишь воспоминанием о Югославии и об отце. Мы познакомились с партийными друзьями отца и очень подружились со Светиславом Стефановичем. Он был министром внутренних дел и безопасности Югославии, работал с Иосипом Броз Тито, который в 1966 году выгнал его, вместе с Александром Ранковичем и ещё каким-то функционером. Якобы те плохо исполняли свои обязанности. Рассказывая эту историю, Светислав Стефанович сказал: «Я делал всё, что мне говорила партия». Я ему верил, он был честный и чистый душой человек. Иосип Броз Тито тоже хотел познакомиться со мной, но наша встреча не состоялась. Он очень нежно ко мне относился и я жил в его доме, когда приезжал в Белград. Нам было интересно проводить вместе время и говорить о жизни. Светислав рассказывал мне много всяких баек. Мы часто ужинали со среды на пятницу. Я пил «Клековача» – сливовую водку на можжевельнике, а Светислав всегда брал себе «Провидну» – московскую водку. Мы гуляли по ночному городу от одной сербской «кофаны», до другой. Всю его оставшуюся жизнь я звонил ему и поздравлял с днём рождения. Светислав всегда отвечал мне: «хвала!».
Это значит «спасибо».
15 апреля 1969 года я получил телеграмму, в которой говорилось, что мой дед Спасо умирает и меня зовут приехать к нему. Но у меня возникли сложности с ОВИРом, и я не знал, что делать дальше. Бурмейстер посоветовали мне обратиться к Юзефу Исааковичу Сосину, директору-распорядителю театра. Я пришел к нему в кабинет и показал телеграмму:
- Не знаю, может ли театр за меня похлопотать?
- Вы оставьте мне это, – ответил Сосин. – У нас есть человек, который связан с этой организацией, он партийный секретарь. Вам должна будет прийти открытка, с приглашением забрать выездные документы. Вы сообщите мне, когда она придет.
Через три дня в театре Сосин увидел меня и спросил, не пришла ли открытка. Но я ничем не мог его порадовать. На пятый день мы снова пересеклись в коридоре и он задал мне тот же вопрос. Но открытки в моём почтовом ящике всё ещё не было. В конце концов открытка пришла. Я пошел в эту организацию, заплатил тридцать рублей и получил необходимые документы для выезда. Придя с этим к директору театра, рассказал о благополучном исходе дела.
- Мы очень рады, – сказал Юзеф Исаакович. – Теперь я могу позвонить и поблагодарить их.
Мне дали на эту поездку два месяца. Перед моим отъездом в конце июля Союз ветеранов Народно-освободительной армии Югославии устроил праздник в лесах Еловой горы и позвал меня туда. Там был партизанский отряд имени моего отца, Милоша Марковича, которому установлен памятник в тех местах. Отряд создали железнодорожники города Ужице. Ради этого я попросил продление пребывания в посольстве, которое благосклонно предоставили. Югославия – прекрасная страна, в которой живут хорошие люди. Но уже после первой своей поездки я осознал, что никогда не перееду туда жить. Я понял, что я русский человек с головы до пят и никогда не стану сербом, а на всю жизнь останусь русским, «московлялином».
Портрет Ю. Сосина. Рисунок А. Шавеля, 1960-е гг.
Ружьё подаренное А.Шавелю ветеранами Народно-освободительной армии Югославии.
Табличка с дарственной надписью на ружье.
Памятник М. Марковичу в г. Ужице.

БАЛЕТНЫЕ ВЕХИ

На десятом году моей службы, в театр был приглашен Фёдор Васильевич Лопухов^[31]. Он предложил поставить балет «Картинки с выставки» на музыку Модеста Петровича Мусоргского. Фёдор Васильевич прекрасно всё скомпоновал. Это было его уникальное видение музыки. Каким-то образом Фёдор Васильевич прочувствовал то, что прописал Модест Петрович. Я принимал участие в сценке «Богатырские ворота», но потом мне ещё дали партию Метлы в пьесе «Избушка на курьих ножках». В тот день я шел из класса после занятий, как вдруг меня схватил репетитор спектакля, не дав даже сделать глоток воды:
- Пойдём! Ты мне нужен!
Мы собрались в зале с другими артистами и начали репетировать. Я выучил труднейший виртуозный номер за два проведения и за десять минут реального музыкального времени я безукоризненно исполнил все композиции, сделав это в полную силу. На сцене я скрутил вокруг персонажа Бабы Яги около пяти пируэтов, исполнял падебуре, словно заметая перед ней дорогу. Я спокойно и слаженно выполнял то, что мы проходили на репетиции, как вдруг услышал в зрительном зале хохот. И ничего не мог понять! У меня не было возможности в это вникать. Мне надо было слушать музыку и делать то, что я считаю возможным, передавать какое-то состояние, которое диктует музыкальный текст. Истина открылась для меня лишь тогда, когда я посмотрел этот спектакль в записи. Оказалось, эти заигрывания Метлы с Бабой Ягой действительно выглядели весело и вызывали у зрителя такую естественную реакцию, как смех. Искренние эмоции публики очень много значат для артиста. А после прогона генеральной репетиции «Избушки на курьих ножках», Фёдор Васильевич при всех, абсолютно не стесняясь, сказал:
- Андрей Шавель, выношу вам свою благодарность за высокопрофессиональное отношение к своим обязанностям!
Для меня эти слова, сказанные не кем-нибудь, а Фёдором Васильевичем, значили очень много. Не каждому в труппе выпадала такая возможность, услышать слова благодарности от настоящего мастера. Многие мне не простили этот успех. Через две недели на улице меня встретила известная поклонница Большого театра, Лилия дон Базилио. Она бросилась ко мне со словами:
- Андрюха, здоров! Слушай, сколько ты уже лет прослужил в театре?
- Вот, одиннадцатый сезон, – ответил я.
- Ну ты даешь! Одиннадцать лет ты протанцевал и нашел себя в метле!
Судьба то и дело сталкивала меня с людьми, обладавшими исключительным талантом и своим уникальным видением, занимавшие особое место в своей профессиональной деятельности. Они становились моими друзьями. В 1964 году я познакомился с Валерием Ивановичем Доррером^[32]. Он был питерским театральным художником, мы встретились, когда Валера приехал к нам в театр, работать над оформлением балета «Американец в Париже». Валера был очень ярким представителем своей профессии. Мы прекрасно дружили и когда я бывал на гастролях в Ленинграде, обязательно заезжал к нему. В 1965 году я познакомился с Вадимом Сергеевичем Тедеевым^[33]. Он недавно закончил хореографическое училище и Бурмейстер взял его в нашу труппу. В тот день я вернулся на работу после отпуска и бюллетени. В театре, тем временем, шел балет на музыку Жоржа Бизе «Симфония до мажор». Вадим Тедеев танцевал мужской балет, а я пришел к нему за кулисы и мы поздоровались на всю оставшуюся жизнь. Через какое-то время Вадим посетовал мне:
- Ты знаешь, я не знаю, как мне поступить.
- А что случилось? – спросил я.
- Я больше так не могу. Мне нужен глаз, я разваливаюсь!
- Ну а кто тебе нужен?
- Мне нужен Глеб.
Глеб Михайлович Евдокимов^[34] был блистательным солистом балета Большого театра, учился у Николая Ивановича Тарасова и сам был выдающимся педагогом, который воспитал в дальнейшем целую плеяду замечательных артистов. В их числе был и Вадим Тедеев. - Значит так, – ответил я Вадиму. – Сейчас ты разворачиваешься через левое плечо, идешь к Буру и говоришь, что больше не можешь без педагога, который будет беречь тебя от травм и других твоих глупостей. Так и скажи.
И Вадим направился к Бурмейстеру. Через десять минут он вернулся, радостный и счастливый:
- Всё, я звоню Глебу! – объявил он.
- Я счастлив, что не навредил тебе своим советом.
Так в театре появился Глеб Евдокимов, а его педагогический талант коснулся и меня. Поскольку Вадим Тедеев просил меня всюду присутствовать рядом с ним, Глеб Михайлович понял, что мы с ним нашли друг друга и тепло принял меня в классе. Глеб Михайлович был старше меня на девять лет, у нас сложились очень хорошие отношения. В его классе стал осваивать своё дело, так, как я его не освоил в хореографическом училище.
Эскизы Андрея Шавеля. 1960-е гг
Гуля Гайсина. Солистка балета. Томский Александр Романович. Худрук балета.
Олег Егоров. Солист балета. Эдельман Владимир Адольфович. Дирижёр балета.
С 1967 года я стал ездить по Москве на велосипеде. Всё началось с того, что я всё время получал травмы и ломался на работе. В связи с этим отправился в Центральный институт травматологии и ортопедии и сообщил об этом главному хирургу Олимпийской сборной Зое Сергеевне Мироновой^[35]:
- Зоя Сергеевна, я работаю, как лошадь!
- Андрей, понимаешь, после того, как ты отработал, как лошадь, ты идёшь и спишь. А тебе нужно постоянное напряжение и это напряжение нужно держать. Например, поезжай к своему другу в конюшню.
А мы дружили со спортсменом, всадником Славой Сергеевым. Но я понимал, что мне нет смысла идти в конюшню, к лошадям, уж очень непредсказуемое это дело. Поэтому у меня возникла другая идея:
- А можно взять велосипед?
- Очень хорошо, – ответила Зоя Сергеевна. – Садись на велосипед.
И последующие сорок лет я передвигался по Москве исключительно на велосипеде. В то время мой дом в коммунальной квартире на Преображенской улице. Незадолго до этого мы с бабушкой сделали родственный обмен, она переехала к моим родителям на Страстной бульвар, чтобы мама могла за ней ухаживать. Я жил в восьмиметровой комнате, в полуподвальном помещении, в Басманном переулке, а потом получил пятнадцать метров в доме на Преображенке, в котором прожил до 1973 года. От Матросского моста, до Сокольников, через площадь трёх вокзалов, Домниковку и по бульварному кольцу, до десятого подъезда театра Станиславского и Немировича-Данченко я доезжал на велосипеде за полчаса. И делал это в любую погоду! Меня останавливал только гололёд. Я ездил даже в дождь, для этого дела у меня была специальная куртка, с которой стекала вся вода. Это привело к моим колоссальным успехам в ремесле, потому что после велосипеда в класс приезжаешь уже разогретый! Это помогло мне повысить качество мастерства и привело к новым профессиональным возможностям. Глеб Михайлович тоже это замечал. Обычно я приезжал в театр за пять минут до начала урока, когда Евдокимов уже начинал работать со следующей командой. Тедеев стоял в середине, а я становился с краю. В последствии мы с Вадимом встречались на середине и мы делали комбинации вместе. Однажды, наравне с ним сделал, у меня получилось скрутить десяток пируэтов. Это был мой профессиональный рост.
Преображенка. Возле рынка. Рисунок А. Шавеля, 1964 г.
Однажды я спросил Евдокимова:
- Глеб Михайлович, а кто-нибудь записывает ваши уроки?
- Нет, – ответил он.
- Вы позволите мне их записать?
- Конечно.
И с 1971 по 1978 год я записал в три амбарных тетради записал сто шестьдесят уроков Глеба Михайловича Евдокимова. Для меня он остался мастером на всю мою оставшуюся жизнь. Я молюсь на него, наравне с Петипа и Бурмейстером. У Евдокимова был потрясающий музыкальный стиль. С Глебом Михайловичем было очень интересно работать, он заставлял меня делать то, чего не делал никто. Он прислушивался к моим желаниям, подсказывал, обращал моё внимание, где и на что будет правильно сместить акцент.
- Греха не будет, – говорил он.
Я отвечал:
- Глеб Михайлович, с вами точно обязательно греха не будет!
Я делал всё, что он мне предлагал. У меня были прекрасные учителя, которые окружали меня на протяжении всей жизни, к чьим советам я прислушивался. Я был счастлив, что у меня были такие судьи. В этой связи я всегда вспоминаю Ксению Константиновну Чижову-Петипа, внучку легендарного Мариуса Ивановича Петипа, солистку кордебалета Большого театра. Ведь благодаря Кисе и её маме я оказался в ремесле. Она дарила меня своим общением, посещала мои спектакли и была строга в своих оценках. Как-то раз, на премьере балета «Золушка», в котором я исполнял партию учителя танцев, у меня случилась неприятная история. Я вышел на сцену, начал танцевать и вдруг почувствовал, что у меня съезжает пятка туфли. В такие моменты абсолютно не знаешь, что делать! Перебирая ногами, я как-то выкручивался. Каким-то чудом сделал пашассе, за ним револьтад и понял, что меня сейчас унесёт. Чтоб сохранить равновесие, сильно стукнул пяткой о половицу, да так, что в бельэтаже чуть не обвалился капитель. Такая оплошность не могла пройти мимо Ксении Константиновны Петипа. Во время ужина у моих родителей, она неистово на меня сокрушалась:
- Какой же ты мерзавец! Взял и нагадил чище лошади! Так всё блистательно станцевал и какого рожна тебя понесло! – за словом в карман она никогда не лезла.
- Ну я впервые столкнулся с таким явлением, когда съезжает пятка! – попытался объясниться я.
- Надо было намазать лаком! – отвечала Киса.
- Ксения Константиновна, ну это уже история! Я, как мог, вышел из положения!
- Засранец! – отрезала она.
Ксения Константиновна меня не щадила. И мне было радостно от того, что у меня был такой беспристрастный свидетель. Общение с Ксенией Константиновной помогало мне глубже понимать ремесло. Я определил для себя важность позиций и прекрасно понимал, что если позиции не будут соблюдены в одном, они точно так же не будут соблюдены там, где это окажется архиважным. Обладая этими знаниями, я всегда воевал с балеринами, подсказывая им это. И те балерины, которые меня слушались, всегда делали хорошую карьеру. Однажды я подсказал это такой прекрасной балерине, как Малика Сабирова^[36]. Много лет спустя, когда я пришел по просьбе Качарова в концертный зал имени Чайковского, помочь готовиться к творческому вечеру вместе с Музаффаром Бурхановым^[37], сказал ей следующие исторические слова:
- У меня к вам просьба. Вы можете встать в пятую позицию на пальцах? Потом, пожалуйста, купе открываете перед собой и делаете хороший замах на фуэте. Прижмите мизинец, пожалуйста, отверните пятку, и подберите потроха!
Малика удивилась моей фразе, но сделала всё, что я просил. Она начала вращаться и на пятнадцатом пируэте, открыла экарте и сказала мне:
- Андрей, спасибо вам большое!
Моё лицо озарилось улыбкой:
- Я запомню это на всю оставшуюся жизнь.
Малика была замечательной балериной. И это неудивительно, ведь Галина Сергеевна Уланова сама выбрала её себе в ученицы. А Галина Сергеевна ничего не делала напрасно. Я очень ясно это понял, когда посетил творческий вечер Малики. Она потрясающе танцевала, словно летала по сцене. Это невероятное зрелище, когда человек буквально всем своим телом пропевает мелодию. После её выступления зал встал и не отпускал Малику бурными продолжительными аплодисментами. Она была гораздо выше своего и без того высокого звания. В тот вечер я испытал такой спектр различных чувств, что просто-напросто не мог это осознать. Когда Малика завершала первое отделение па-де-де из «Дон Кихота» вместе с Мишей Барышниковым, моя душа чуть было не ушла в пятки. У Миши во время пируэта стопа отскочила от пола и лишь удача спасла его и не дала на этом самом месте загубить свою карьеру. Это был невероятно эмоциональный вечер! В жизни бывает всё, и я иногда тоже попадал в курьёзные ситуации, из которых мне приходилось выпутываться всеми возможными способами. Однажды под Новый год мы с моими друзьями, вышеупомянутым Славой Сергеевым и Митей Максимовым, который был второй рапирой в Сборной СССР по фехтованию, приехали в конюшню. Как водится в Новый год, мы выпивали и закусывали, а в четыре часа утра пошли кормить лошадей. Нам было очень весело. Митька насовал в мой фрак такое количество овса, что когда я достал платок, вытереть лоб, оттуда высыпалось чуть ли не полведра. Мы страшно хохотали, и утром разошлись по домам. Я абсолютно не был осведомлен, что в это утро праздничный показ спектакля «Доктор Айболит» начнется в одиннадцать часов. После девяти утра я внезапно заволновался и через два часа уже был в театре. Там я услышал, что Айболит уже едет в Африку, а мне как раз нужно выходить на сцену! Так я оказался на последней резьбе. Я забежал, предупредить о своем появлении, помощника режиссёра:
- Олег!
- Ну где ж ты был?! – возмутился он.
- С Новым годом, для начала. Я побежал!
- А ты успеешь? – крикнул он мне вдогонку.
Но я ему уже не отвечал. Через три с половиной минуты, надев на себя костюм гориллы, прибежал за кулисы и успел выйти на танец больших обезьян. Через несколько дней я встретил в коридоре Бурмейстера. Мы поздоровались:
- Здравствуйте, Владимир Павлович!
- Здравствуй, Андрей! Подойди, пожалуйста.
- Я вас слушаю.
- Ты знаешь, там на тебя пришла докладная, по поводу первого числа. Напиши для меня объяснение.
Я вернулся домой, задумался и понял, что не знаю, как и о чём написать. Что напился? Про Новый год? Это всё глупости. Я собрался с мыслями и написал следующее:
«По случаю Нового года я проникался образами махновщины и перепутал начало праздничного Айболита. Но вопреки всему, я поспел на выход к танцу больших обезьян. С уважением, Андрей Шавель».
Утром следующего дня, я пришел в дирекцию и передал свою объяснительную Бурмейстеру:
- Владимир Павлович, пожалуйста, я принес записку.
Бурмейстер взял у меня листок, надел очки и начал читать. После прочтения он рассмеялся и обнял меня, произнеся:
- Спасибо тебе!
Так мы и разбежались в разные стороны. А в буфете я встретил коллег, Инну Лещинскую и Лену Гусеву. Они бросились ко мне с возгласами:
- Андрюха, ты что сделал?! Ты всех построил!
А через два дня Бурмейстер, при встрече, сказал мне, что отдал мою объяснительную записку в театральный музей. К сожалению, она там не сохранилась.
Балет «Снегурочка». Третий акт. Скоморохи. А. Шавель – крайний справа. 1969-1970 гг.

ЧУГУННАЯ КЛЕТКА МАЛАТЕСТЫ

В конце 1960-х годов, в один из прекрасных дней мне поступило предложение станцевать героя Джанчотто Малатеста в балете «Франческа да Римини». Я с радостью согласился и отправился в пошивочную, где с меня должны были снять мерки для костюма. Там на глаза мне попалась ткань, кусок золотистой парчи, который лежал в стороне без дела. В этот момент я понял, что хотел бы сам придумать себе костюм, чем ранее никогда не занимался. Тут же спросил у портных:
- Ребят, вот здесь парча, она вам нужна?
- Нет, можешь забрать.
- Спасибо!
Я взял себе этот кусок парчи и пришёл с ним домой, к родителям. Мамы в тот день не было дома, она гостила в Ленинграде у Анны Юльевны, двоюродной сестры Константина Константиновича. Я размышлял над своим героем, над его характером, над музыкой и что бы я хотел через него передать зрителю. Глядя на принесённый кусок парчи, мне никак не приходило в голову, что можно с ним сделать. Меня смущала и сбивала с толку торчащая из ткани жёлтая нитка. Я подошел к папе, который сидел за столом и раскладывал пасьянс:
- Папа, я совсем не знаю, что делать с этой ниткой!
- Ты оставь, – спокойно ответил папа, продолжая невозмутимо раскладывать карты.
Я оставил парчу у него на столе и отправился на репетицию. После моего возвращения ткань было не узнать!
- Что ты с ней сделал? – изумленно спросил я у отца.
- А вот, замазал эту нитку краплаковым фломастером, – ответил Константин Константинович.
Я посмотрел на парчу и у меня сразу сложилась картина того, что я хотел бы видеть в своем костюме. Торчащая, раздражающая меня нитка исчезла, превратившись в тревожное напряжение. Я сделал косые линии на парче из чёрного бархата. Они смотрелись чугунной клеткой, не давая герою расплескаться. У меня получилось выразить через костюм метущуюся личность преданного Малатесты. С этим я пришел к Александру Фёдоровичу Лушину^[38], нашему театральному художнику и показал ему то, что у меня получилось:
- Александр Фёдорович, вот костюм для Малатесты. Вы позволите мне в таком костюме станцевать? Понимаете, я вдруг увидел этот страшный образ, который звучит в музыке Чайковского.
Лушин внимательно посмотрел на ткань и изумленно спросил:
- Слушай, а как ты это сделал?
- Александр Фёдорович, легко! Я просто вырезал кусок парчи, а папа придумал зарисовать жёлтую нитку краплаковым фломастером. Получилась такая тревога! Я о такой тревоге даже не мечтал!
Александр Фёдорович понимающе покачал головой, взял ручку и написал на сопроводительном листке: «К исполнению. А.Ф. Лушин».
Так на свет появился костюм, в котором я станцевал четыре раза, а после меня он служил театру ещё двадцать пять лет, пока «Франческу да Римини» не сняли из репертуара. В нем протанцевали четыре поколения артистов, в том самом костюме, который придумали я и мой папа. А ведь я не являюсь театральным художником. Меня это очень грело. Увидев его Татьяна Бруни сказала мне:
- Андрюха, ну давно бы так!
Когда выяснилось, что уже десять лет, как придуманный мною костюм висит в гардеробной театра без дела, я попросил отдать его мне. Он провисел в моём шкафу где-то восемнадцать лет, пока его не взяли на хранение в музей-заповедник «Коломенское». С тех пор колет находится в его фондах. Перед премьерой «Франчески», вернувшись к себе домой, на Преображенку, я поднял свой велосипед на девятый этаж и понял, что меня схватил радикулит. В поликлинике у Большого театра, где мне без разговоров выдали больничный лист. Мне назначили массажи и прочее лечение. Но в театре от меня не отставали, всё спрашивали, мог бы я где-нибудь станцевать. Меня это беспокоило и мне захотелось поделиться этим с Глебом Михайловичем Евдокимовым. Он ответил мне:
- Андрюш, главное – здоровье. Всё остальное ерунда. Ты сейчас сорвал спину, поэтому ходи на лечение. Сегодня у нас понедельник, завтра выходной. В среду ты приходишь ко мне и говоришь, как ты себя чувствуешь. Делаешь экзерсис. Если ты сможешь его сделать, значит мы с тобой пройдём все узловые точки.
В среду я пришел к Глебу Михайловичу. При виде меня, он спросил:
- Ну как?
- Я хожу, у меня ничего не болит!
- Очень хорошо. Тогда приступим.
Вечером в четверг уже состоялась премьера спектакля. В конце, когда мы втроём выходили к зрителю на поклон, произошла невероятная вещь. Франческу и Паоло зритель отпустил достаточно быстро, а моего Малатесту зал приветствовал искренними овациями. Это было прекрасно! Уже уходя со сцены, я увидел, что занавес мне держит Владимир Павлович Бурмейстер. Когда я подошёл к нему ближе, он бросил занавес, схватил меня под локоть и, не скрывая своего удивления, сказал:
- Ты знаешь, Андрей, я в страшном сне представить себе не мог, что ты та-а-ак можешь!
- Спасибо Вам большое за ваши слова, – ответил я.
Мне тогда было тридцать семь лет. Этот эпизод в очередной раз доказал мне, что если я что-то делал и мне это удавалось, значит это было моим собственным достижением.
Поклоны после балета «Франческа да Риммини». Малатеста – А. Шавель. 1970 г.
Поклоны после балета «Франческа да Риммини».
Малатеста – А. Шавель, Франческа – С. Виноградова. 1970 г.

ПОСЛЕ ТЕАТРА

Жизнь щеголяла по-будничному. Мои старики начали болеть и я понял, что мне нужно перебираться поближе к ним. Витиеватым путём обменов, мы получили квартиру на троих, площадью сорок метров. Мы называли её Москва-сортировочная, потому что жили прямо над сортиром, который находился в доме номер два по Страстному бульвару. Позже в один день нас переселили в Козицкий переулок, а даме, которая проживала там ранее, дали одноклеточную квартиру в другом месте. Это было уже после того, как моя балетная карьера подошла к концу. В 1972 году я съездил на гастроли в Японию и ушёл из театра. Мне надо было думать и принимать решение, как строить свою жизнь дальше. Прежде всего, мне нужно было заработать свой пенсионный потолок. Когда труппа театра была на гастролях, я танцевал в «Айболите» злого дрессировщика Капитония. И вот, в один из таких дней, перед четвёртым актом, я куда-то бежал. Пробегая мимо вахты, я вдруг увидел Владимира Алексеевич Преображенского, художественного руководителя балетного отдела Москонцерта и поздоровался с ним:
- Здравствуйте, Владимир Алексеевич!
- Здравствуйте, мастер! Как поживаете? – спросил Преображенский.
Я решил сразу взять, что называется, быка за рога:
- Мечтаю вам поклониться в реверансе!
- Не могу, я уезжаю, – Преображенский развел руками.
- Ну вы же не навечно уезжаете?
- Нет, вернусь пятого или шестого мая.
- Вы позволите к вам зайти?
- Конечно!
Мы встретились у него в кабинете шестого мая. Преображенский меня выслушал и сказал:
- Понимаешь, какое дело. У нас тут собирается худсовет.
- Мне не страшен худсовет, – ответил я. – У меня есть два номера, которые мне под силу.
Татьяна Бруни за десять лет до этих событий подарила мне эскиз костюма «Скоморох-петух». Это был очень красивый русский костюм, из серо-бурой мешковины, с красными краплаковыми уголочками, двумя платками, сапогами и петушиным головным убором с гребнем. В этом костюме у меня был готов первый танец «Петушиная полька», под народный эстонский мотив, в обработке Геннадия Подэльского. Это был ударный номер для детских новогодних ёлок. Второй номер назывался «Карьерист», очень философский и сложный. Его выразительно поставил потрясающий хореограф Олег Мельник на композицию Сергея Прокофьева «Оратор» из одноактного балета «Стальной скок». С этими двумя номерами я пришёл на художественный совет в Москонцерте и успешно их продемонстрировал. И тут все поняли, что это эстрадные номера, которые ранее никто не делал. Но именно сейчас они оказались как нельзя кстати. Когда я закончил своё выступление, Преображенский произнёс, обращаясь к совету:
- Товарищи, хочу вас спросить. Вы знаете этого артиста?
- Знаем.
- Имеет он право заработать себе верхнюю пенсию?
- Имеет.
Преображенский повернулся ко мне и задал вопрос:
- Сколько вам нужно поездок?
- Как минимум две, а лучше три, – ответил за меня заместитель Преображенского Выборнов.
Услышав эти слова в совете Москонцерта, я понял, что меня знает профессиональная публика, чего и представить себе не мог. Ведь сделать номер, чтоб он был заметен, совсем непросто. В итоге мы поехали на гастроли от Москонцерта. В бригаде было шесть человек, которые все вместе должны были держать в напряжении зрительный зал. Мы съездили в Пермский край и на Чукотку. Таким образом, мне удалось заработать и получить высшую ставку пенсии. Был у меня в те времена один знакомый, который в прошлом был приличным гимнастом. Звали его Виль Васильевич Головко^[39]. Однажды он попросил меня сделать номер, музыкальный коллаж в новом цирке на проспекте Вернадского. Я сделал из него «Русских богатырей», целое шоу. Так я стал сотрудничать с цирком, работая с разными номерами. А затем в Тульском цирке поставил свой танцевально-акробатический аттракцион под названием «Масленица». Это была русская зимняя сказка. Я прекрасно справился с этой задачей. Но люди, с которыми я сотрудничал, поступили очень некрасиво. Через полгода они сделали другую музыку, точно прописав нотный и тактовый ряд. Они подложили другой музыкальный материал, другого композитора, другого балетмейстера, и я к этому отношения больше не имел. После чего они эксплуатировали этот аттракцион ещё сорок лет. Однажды во время подготовки к новогодним праздникам, меня попросили поставить номер «Скоморох-петух» в клубе на Красной Пресне. Во время подготовки, к нам подошла одна девушка и попросилась позаниматься вместе с нами. Ей понравилось то, какие знания я ей дал и она предложила мне давать уроки. Она оказалась, солисткой Московской областной филармонии. А мне стало интересно получить себе такую практику. Так я какое-то время служил там педагогом-репетитором. Период моей жизни после ухода из театра также был наполнен интересными встречами и знакомствами. Все те люди, которые попадаются нам на пути, приходят в нашу жизнь не случайно, каждая подобная встреча призвана научить или дать человеку ту частичку опыта и знаний, которые подскажут ему, что делать дальше. В один прекрасный день, я был у себя дома, когда раздался телефонный звонок. Звонила Тамара Элиава, театральный художник и моя приятельница из школы рабочей молодёжи.
- Андрей, здорово! Ты знаешь, моя тётка написала воспоминания, но прочитать их не может, ни одни очки не берут. Я работаю, мой муж тоже. Ты не мог бы ей их прочесть?
- С большим удовольствием, – ответил я. – Когда это можно сделать?
- Сейчас я узнаю и перезвоню тебе.
Тамара Элиава была племянницей архитектора Константина Тихоновича Топуридзе^[40], женой которого была актриса Рина Зелёная^[41]. С Риной Васильевной я познакомился ещё в 1958 году. Помню, мы тогда близко дружили с Тамарой и она пригласила меня к ним в гости в Харитоньевский переулок. При виде меня, Рина Васильевна воскликнула:
- Боже, какой мужик! – и спросила, обратившись к Тамаре. – Тата, что это за фрукт?
- Риночка, это мой однокашник из школы рабочей молодёжи, – ответила она.
- Какая школа рабочей молодёжи! Какие мужики! – продолжала восклицать Рина Васильевна.
- Спасибо за комплименты, – в свою очередь, произнес я.
Рина Васильевна рассмеялась:
- Этот тип ещё говорит про какие-то комплименты!
Через некоторое время Тамара перезвонила мне и попросила позвонить её маме, чтобы договориться о встрече конкретней. Я тут же набрал их номер:
- Тамара Тихоновна, здравствуйте! Говорит Шавель, который собрался быть поводырём среди текстов Рины Васильевны.
- Ой, как хорошо, Андрюша, вы очень нас выручите, – радостно ответила мне Тамара Тихоновна.
- Конечно. Я и вас выручу и себя выручу. Потому что буду первым, кто познакомится с этими воспоминаниями
- Когда вы можете прийти?
- Сейчас спрошу.
В то время моя мама болела и я всё время был рядом. Я обратился к ней с этим вопросом:
- Мама, ты когда меня можешь отпустить? Сегодня или завтра?
- Я могу тебя отпустить сейчас, – ответила она.
- Хорошо.
Я сел на велосипед и поехал в район гостиницы «Советская». Когда я приехал, поднялся на шестой этаж и позвонил в дверь. Мне открыли.
- Здравствуйте! Скажите, мне можно свой танк у вас поставить?
- Какой танк? – удивилась Рина Васильевна.
- Ну вот, велосипед.
- Новое дело! Велосипед называют танком!
- Здравствуйте, Рина Васильевна.
- Здравствуйте, Андрей.
- Я с большим удовольствием буду вам читать.
Мы расположились в комнате и я начал чтение. Это продолжалось около полутора или двух часов. Чтение было увлекательнейшее, вызывало различные эмоции, в том числе мой искренний хохот. Рина Васильевна сокрушалась:
- Ну что же вы смеётесь?
- Смешно!
- Ну что такое?
- Я не буду вам объяснять, что такое смешно. Я смеюсь и это смешно. Не мешайте мне смеяться.
На что Рина Васильевна сказала:
- Какой строгий!
После двух часов чтения я заметно устал и предложил Рине Васильевне выпить чаю. Она согласилась. Мы попили чай, после чего у меня возникло предложение:
- А вы не хотите пойти гулять?
Рина Васильевна снова удивилась:
- Как? Вы со мной пойдёте гулять?
- Легко, – ответил я. – Пойдёмте.
И мы пошли гулять. Мы вышли на улицу, прошлись по переулку до Савёловского вокзала, а потом пришли к Петровскому замку, где присели отдохнуть на какой-то поваленной иве или липе. Рина Васильевна сказала:
- А хотите я вам почитаю?
Я ответил:
- С большим удовольствием.
И она прочитала мне следующие строки:

Должны быть вежливы всегда мы,
Везде, читатель дорогой.
В трамвай вошли, однажды, дамы,
Одна беременней другой.
В вагоне ехал дон пижон,
И был их видом поражен.
И, не теряя времени,
Он уступает место той,
Которая беременней другой.
Поступок юного пижона,
Стал украшением вагона!

На протяжении моего общения с Риной Васильевной, я слышал чрезвычайно много подобных вещей. Впоследствии, я пожалел, что не записывал их. Однако некоторые впечатались в мою память. Мы с ней очень много гуляли и разговаривали. Я счастлив, что меня дарила общением такая великая актриса, как Рина Васильевна Зелёная. Я на всю оставшуюся жизнь запомнил эти встречи. Она была просто выдающейся личностью, ценила артистизм и была очень строгим судьёй. Но я был благодарен судьбе за то, что в моём кругу был такой мастер. Благодаря Рине Зелёной я познакомился и с легендарной Фаиной Георгиевной Раневской^[42]. Однажды Рина Васильевна позвонила мне со следующей просьбой:
- Андрейчик, вы не проводите меня к Фанечке?
Я сразу же согласился:
- Как нечего делать!
Я приехал за ней и мы отправились в путь. Сев в троллейбус, мы доехали до площади Пушкина и пошли к дому Фаины Георгиевны в Большом Палашёвском переулке. Мы поднялись на второй этаж, Рина Васильевна постучала в дверь. Оттуда послышался легко узнаваемый голос:
- Кто там?
- Это я, Риночка!
- Открыто! Вы одна?
- Нет, я с поводырём.
- Поводырь женщина или мужчина?
- Мужчина.
- Ну тогда я приму меры!
И эти две женщины устроили передо мной совершенно незабываемое и исключительно смешное состязание в остроумии. Мы прекрасно поговорили и провели вместе время, я очень много хохотал. После этой встречи я понял, что ни в коем случае нельзя посягать на чужое остроумие. В 1979 году я познакомился с одним очень хорошим человеком, который до конца своих дней был моим большим другом. Его звали Херардо Виана^[43], который был потрясающим артистом балета, педагогом-балетмейстером и музыкантом. Его отца расстреляли во время Гражданской войны в Испании. Когда Херардо было тринадцать лет, его, как и многих испанских детей, привезли в Советский Союз. Но, несмотря на все годы, прожитые в России, он оставался испанцем, прекрасно разбирался в тонкостях испанского фольклора и написал две замечательные книги про испанский танец. В 1967 году его пригласили в Ленинград в театр оперы и балета имени Кирова, где он работал над постановкой балета «Испанские миниатюры», имевший огромный успех. Художником у него стала Татьяна Бруни. Благодаря ей мы с Херардо и познакомились. Он жил в Риге, а я поехал туда на семинар по нотации танца. Вечером, мы отправились на вокзал, кого-то встречать или провожать. Это была верхняя станция Риги, все оказываются там, когда приезжают в этот город. Станция находилась на большой насыпи, откуда открывался прекрасный вид на флигели и травяной рынок. Мы завершили свои дела и я решил, что позвоню Бруни:
- Здравствуйте, мама Таня!
- О, Андрюха! Как ты?
- Я случайно оказался в Риге.
- Так позвони Херардо!
- Хорошо, давайте телефон.
И я на спичечном коробке записал номер телефона. Сказал:
- Мама Таня, я вам перезвоню.
Тут же решил набрать номер Херардо.
- Здравствуйте. Я бы хотел пообщаться с Херардо. Меня зовут Андрей Шавель. Оказавшись в Риге и позвонив своей учительнице, маме Тане Бруни, я получил от неё наставление связаться с вами.
- Так и она моя учительница! Вы в Риге?
- Да, у вокзала.
Херардо продиктовал мне свой адрес и сказал:
- Я вас жду!
Без труда найдя дом номер пять по улице Авоту, я зашел, поднялся на этаж и позвонил в дверь.
- Открыто! – ответили мне.
Я открыл двери и увидел, что передо мной в кресле возлежит очень красивый человек. Он приподнялся, протянул мне руку и сказал:
- Вы извините, я немного устал. Херардо.
- Андрей.
- Присаживайтесь.
Мы долго сидели и разговаривали. Через какое-то время Херардо извинился и попросил разрешения прилечь.
- У меня травма, – объяснил он и рассказал мне чудовищную историю. Когда он был в Ашхабаде, где занимался постановкой своих «Испанских миниатюр», Херардо позвали на экскурсию, предложили прокатить на машине и показать ему город. Херардо не хотел ехать, но в конце концов согласился. Это была роковая поездка, во время которой произошла авария. Машина перевернулась, а Херардо получил травму позвоночника, после которой он перестал ходить. Любой другой человек мог умереть после такого через полгода. Но Херардо был сильный духом и прожил после этой трагедии ещё тридцать пять лет, продолжал трудиться и вести активную творческую жизнь. В 1992 году, после развала Советского Союза он уехал из Риги и вернулся в Испанию. Родина не забыла о нём, испанцы тепло приняли Херардо и наградили королевским серебряным орденом за культуру.

ГЛАВНЫЙ ХУДОЖНИК

Валентина Смирнова, Уфа, 1978 г. (фото И. Капатова)
После того, как я прочитал воспоминания Рины Васильевны, мы стали часто общаться с Тамарой Элиава и её мужем Юрой. Однажды Тамара позвонила мне и пригласила в гости:
- Андрюха, мы с тобой давно не виделись, но у нас выпал день, приезжай к нам!
Они жили напротив Новодевичьего монастыря, в кооперативном доме, на девятом этаже. Я, по обыкновению, сел на велосипед и очень быстро оказался у порога их квартиры. Меня встретила Тамара:
- Проходи, располагайся. Юра скоро придёт, а мы пока попьем чай.
Мы дождались Юру и весь остальной вечер очень душевно заседали за столом, ведя какую-то абсолютно будничную болтовню старых друзей. Внезапно зазвонил телефон. Тамара сняла трубку и через минуту её лицо чудесным образом преобразилось:
- Валька! Ты где?
Из телефонной трубки послышался звонкий смех. Состоялся какой-то разговор. Тамара спросила:
- Когда ты приедешь? Какое-то время побудешь там? А потом сразу сюда? Ждём!
Какое-то время затянулось до позднего вечера. После полуночи в квартиру Тамары и Юры заявилась красивая девушка, с темными, длинными волосами и сверкающими ясными глазами. Это была Валя Смирнова, театральный художник Государственного финского драматического театра в Петрозаводске. Когда я увидел Валю, сразу вспомнил, что мы встречались с ней десять лет тому назад. Тогда Тамара позвонила мне с привычной для меня просьбой:
- Андрей, ты можешь достать одной очень хорошей девушке пропуск?
- На какой спектакль?
- На «Иоланту».
- Да ради Бога!
Я быстро сделал пропуск и сообщил Тамаре, что девушка может прийти за ним ко мне домой. Через некоторое время на пороге моей квартиры появилась Валя:
- Здравствуйте. Я пришла за пропуском.
- Может быть, зайдёте?
- Нет, не надо, спасибо! Я только за пропуском! Послушавшись девушку и передав ей пропуск, мне показалось уместным проводить её до театра. Валя согласилась. Мы вместе вышли на улицу и дошли до дверей театра. У входа на бельэтаж, мы попрощались:
- Вот, пожалуйста, отсюда вы будете слушать «Иоланту». До свидания, всего хорошего!
Я оставил Валю в театре, ушел и не видел её целых десять лет. Уже потом мне открылась такая подробность, что Тамара думала показать Вале мои способности, потому что раньше сразу после «Иоланты» показывали «Франческу да Римини». Но я в то время уже почти не танцевал в театре. И вот, на пороге моей жизни снова очутилась Валя. Оказалось, она летела из Петрозаводска с какими-то тассовцами. Во время полёта они разговорились, очаровались Валей и повели её показывать здание ТАСС. После их душевной встречи она прибежала к нам. Утром следующего дня Валя должна была лететь в Ижевск, в Москве она была пролётом. Сначала я совершенно не понял, почему Тамара так с ней носилась. Выяснилось, что в своё время Валя сделала Тамаре декорацию по маленькому эскизу для пьесы Жанна Онуйя «Жаворонок». Но меня всё равно это не удивило, я прекрасно понимал, что в жизни бывает всё. Я слушал их разговоры, а время близилось к третьему часу ночи. Тамара взволнованно посмотрела на часы, ведь им с Юрой нужно было вставать на работу в семь утра.
- Валя, ты с какого аэродрома летишь?
- Из Домодедово, – ответила она.
- Адрюха, ты проводишь Валю? – Тамара обратилась ко мне.
Я согласился. Мы с Валей вышли из дома на улицу. Стояла светлая тихая июньская ночь. Я посадил Валю на багажник велосипеда и мы двинулись в путь. Доехав до кинотеатра «Пламя», я понял, что дальше нам лучше будет пройтись пешком. Мы гуляли по ночному городу и разговаривали. Московские ночи в эту пору исключительно волшебны, тишина и спокойствие светлеющего неба, как будто сами подталкивают к долгим прогулкам и задушевным беседам. Я показал Вале квартиру Николая Покровского на Пречистенке, он был родственником Михаила Булгакова и прототипом его профессора Преображенского из повести «Собачье сердце». Я не раз бывал в этой квартире, поскольку был знаком с Ирой Гусевой, дочерью племянницы Николая Покровского, Оксаны Митрофановны. Ира была одарённая девушка, она умела художественно выводить всякие тексты и литеры. Она нарисовала для меня очень красивый экслибрис. А с самими Михаилом Афанасьевичем Булгаковым был знаком мой отец-воспитатель, игравший у него роль управдома в пьесе «Зойкина квартира». Когда мы дошли до Гоголевского бульвара я показал Вале два памятника Гоголю, один советский, что стоял на самом бульваре и другой, изначальный, который был скрыт во дворе гоголевского дома, авторства замечательного скульптора Николая Андреева. Этот памятник очень впечатлил Валю. Дальше мы вышли на Тверской бульвар и остановились неподалёку от здания ТАССа, где я показал ей Пушкинский дуб. Возле этого дуба мы немного задержались и в эти секунды почувствовали, что в наших сердцах возникли обновления, появление которых не могло остаться для нас незамеченным. Постепенно мы дошли до Козицкого переулка. Мои старики уже давно спали. Я сварил Вале кофе и постелил ей свою кровать, а сам разложил раскладушку. Время близилось к шести часам утра. Валя предложила мне не ждать, а сразу отправиться в дорогу. Мы поймали такси и приехали на Павелецкий вокзал. Когда мы сели в электричку, следовавшую в Домодедово, я понял, что у меня не осталось ни копейки денег. Я сказал:
- Валя, как ты смотришь на то, если уедешь без меня?
- Конечно, никаких проблем, – ответила она.
- Мой номер телефона ты знаешь. Я тебя всегда жду.
- Я приеду на обратном пути.
Она действительно приехала. За это время разлуки мы поняли, что пережитые нами чувства не оставляют нам другого выбора, кроме как быть вместе. И не важно, где это будет, в Петрозаводске, Ижевске или Москве. Валя работала с разными театрами, делала спектакли в разных городах нашей страны. Теперь, когда она ехала куда-то через Москву, мы проводили время вместе. Я тоже приезжал к ней, и в Петрозаводск, и в Тверь. Когда она прилетала в Москву, я водил её на «Дон Кихота», на «Лебединое озеро», на «Жизель», мы часто бывали в моём родном театре Станиславского и Немировича-Данченко. Я познакомил её со своими друзьями, с Вадимом Тедеевым, с его женой Светой Цой^[44] и со всем своим ближайшим окружением. Нам с Валей всегда было хорошо и интересно вместе, она была умная и талантливая девушка, с хорошим музыкальным вкусом.
Эсклибрис А. Шавеля. Автор И. Гусева.
Как-то раз я взял её с собой на концерт своего хорошего знакомого, Олега Драгомировича Бошняковича^[45]. Меня в своё время познакомил с ним Евгений Сумбатович Качаров, приведя в его квартиру в районе Ленинградского проспекта. В тот день, когда мы пришли послушать его исполнение, Олег Драгомирович играл в гостиной академии Гнесиных. У него было уникальное прочтение Чайковского и Шопена, он владел звуками на высшем уровне. Валя сразу обратила на это внимание. Бошнякович играл Мусоргского и Чайковского, а мы сидели на небольшом диванчике и завороженно слушали то, что этот талантливый человек извлекал из всем известных нот. После концерта Валя изумлённо сказала мне:

- Ты знаешь, я наконец-то поняла, что такое музыка Чайковского! - Она была удивительно музыкальной девушкой, мы всегда очень много слушали музыку.

АНДРЕЙ И КАРЛСОН

Однажды, моя мама заболела, её положили в больницу и назначили операцию. Накануне она позвала меня прийти к ней. Я приехал туда на велосипеде, привёз маме какие-то вещи и гостинцы. Зайдя к маме в палату, я расположился между коек и начал разговаривать, сначала с мамой, а потом и со всеми пятью женщинами, что находились там. Я рассказывал истории, шутил, пытался их развеселить. Особенно не старался, но когда всё оборачивал в шутку, они хохотали. То и дело что-то добавляя, продолжал веселить женщин. Мама, в конце концов, сказала:
- Андрей, уходи, я больше не могу смеяться. А утром у меня начнутся всякие неприятные процедуры.
Я на это ответил:
- Мама, ты же этого хотела, как Жорж Данден!
Все рассмеялись. Мама добавила свои наставления:
- Андрей, смотри, чтоб отец был у тебя всегда накормлен.
Я сказал:
- Мама, не волнуйся, всё будет в лучшем виде. Отцу я приготовлю щи на обед и другие блюда, а он сам с собой справится, тем более, сейчас у нас появилась электроплита. Ты с ним можешь поговорить по телефону. А у меня сейчас предстоит выезд в Тверь. Там Валюша сделала спектакль, она пригласила меня посмотреть представление. И, если ты мне позволишь, я хочу провести там пару дней.
- Конечно, – ответила мама. – Тебе тоже надо общаться с хорошей девушкой.
Я вышел из этой палаты и направился к выходу. Уже подойдя к своему велосипеду, я понял, что меня сильно тошнит и бросился к ближайшей урне. В этот момент я вспомнил, что один мой друг рассказывал мне о подобном случае в своей жизни. Ведь в той палате находились женщины, с самыми злыми заболеваниями на планете. Когда я шутил и развлекал их, на меня, таким образом, повлияли скопившееся там негативное пространство и энергия. Собравшись с мыслями, я сел на велосипед и поехал домой, через Рижский вокзал и проспект Мира. Пока я доехал назад, время было уже за полночь. Дома меня встретил папа:
- Ты приехал?
- Да, я был в больнице у мамы. Завтра её повезут на операцию, к ней не будут пускать несколько дней. А я хочу уехать в Тверь, там Валя сдаёт спектакль и она меня пригласила. Что мне тебе принести, чтоб ты ни в чём не нуждался?
Папа перечислил мне список продуктов и я стал готовиться к отъезду. Завершив свои домашние дела, я через день поехал в Тверь, вместе со своим велосипедом. Валя часто работала там, придумывала героев Владимиру Архиповичу Никитину^[46], главному режиссёру театра кукол в Твери. Я к ней иногда приезжал, мы гуляли по Твери, после работы. Ей была выделена комната, мне было, где жить. Приезжал я, как правило, ненадолго, так как не мог оставлять своих стариков. Велосипед у меня был складной «Старт» с приличными колёсами. К тому времени я уже поменял на него свою короткую «Десну». Поездка в Тверь занимала четыре часа на электричке. Когда поезд остановился на перроне, я вылез на площадь и поехал в театр кукол. При входе меня встретила охрана – отставные полковники. Я сказал им, что приехал из Москвы.
- А, вы Андрей? – спросили они.
- У вас велосипед? Оставляйте, его никто не тронет.
- Спасибо.
Наверху меня встретила Валя и попросила провести меня в зрительный зал. Одна дама в театре при виде меня улыбнулась и сказала:
- А, теперь всё понятно!
Кукла Карлсона. Автор В. Смирнова.
Я ничего не понял. Но когда начался спектакль, я увидел невероятное чудо. Это была кукла Карлсона, которую сделала Валя, к спектаклю «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Я увидел то, как это чудо ведёт себя на сцене, увидел других очаровательных героев, в скупости линий которых было ясно их назначение. Сюжет развивался по воле главного художника, моей Вали. И Валя с замечательно справилась с этим пространством! Но самое удивительное, что в чертах Карлсона я невольно угадывал своё лицо. Это произвело на меня неизгладимое впечатление. После спектакля я сразу поспешил рассказать Вале о своих мыслях и чувствах.
- Ну ты загнул! – ответила она.
- Ты понимаешь, в чем дело, я влюбился в твоего Карлсона, в эту куклу!
Через полгода у меня был день рождения. Мне исполнилось пятьдесят лет и в подарок я получил авторскую копию Карлсона. Когда его увидела Татьяна Бруни, она сказала:
- Какая у тебя гениальная девушка. Я такую куклу ещё не видела.
С этого дня в моей жизни началась новая история, невероятная полоса, связанная с чередой ярких и интереснейших событий. Я открыл для себя новый мир и стал его основной составляющей. Я не мог себе представить три жены тому назад, что четвёртая окажется гениальным художником и откроет во мне то, что я не мог даже представить себе. В скором времени мы с Валей решили, что будем жить вместе. Это было очень важное решение для нас обоих. И далеко не все это одобрили. В 1982 году я приехал за Валей в Тверь, где она сдавала очередной спектакль. Там мы сели на вечерний поезд, идущий в Петрозаводск. На следующий день, 17 июня мы пошли в городской ЗАГС и поставили в свои паспорта штампы о вступлении в брак.
А. Шавель и В. Смирнова в день бракосочетания. Петрозаводск, 17.06.1982 г.
В Петрозаводске мы провели десять или двенадцать дней, после чего вернулись в Москву и приехали ко мне домой. Мама встретила нас достаточно буднично:
- Мойте руки, идите завтракать!
Валя разрыдалась. Я был обескуражен, ведь мама знала куда и с какой целью я уезжал. Я подошел к ней и сказал:
- Мама, понимаешь, мне пятьдесят лет, с каждым годом я становлюсь старше. Кто согласится быть со мной рядом в дальнейшем? А соглашусь ли я быть с этим человеком? То, что случилось, очень хороший вариант развития моей личной жизни.
Мама меня поняла. Она развернулась и пошла в комнату, где Валя заливалась горькими слезами.
- Ты чего ревёшь? – громко спросила мама. – Чего ревёшь, я тебя спрашиваю? Скажи, кто?!
И тут мой главный художник, глядя на мою маму, захохотала. Дальше они дружили до конца маминой жизни. Они очень нежно друг к другу относились, но, к сожалению, маме оставалось жить всего полгода. В Москве Валя попала к Леониду Семеновичу Маслюкову^[47] в ВТМЭИ, где сделала свои лучшие эстрадные работы и прекрасно реализовалась в новом для себя жанре. Она создавала кукол и эстрадные декорации. А сделанная ею иллюзионная казахская программа «Золотой аттракцион» для Раисы и Балтабека Жумагуловых получила приз на конкурсе в Карловых Варах. Мы жили на мою пенсию сто двадцать рублей и зарплату Вали. Кроме того, она могла успеть съездить в какой-то город, нарисовать куклы для спектакля и вернуться обратно. Таким образом, у нас появлялись ещё какие-то средства к существованию. Я продолжал искать работу. Когда Валя подарила мне Карлсона, я стал работать с этой куклой, стал учиться управлять ею. Я ходил в балетный зал, тренировался перед большими зеркалами. Освоение Карлсона проходило в течение трёх лет. Мама была очень рада, что я наконец-то был занят делом. Это было новое для меня ремесло, постигать которое было очень интересно. Многое мне подсказывала Валя. Ещё мне помогала в этом наша подруга, Сузя Серова^[48], замечательная актриса и поэтесса, дочка Павла Николаевича Барто^[49]. Она занималась со мной в балетных залах театра Станиславского и Немировича-Данченко, придумывала для Карлсона различные сценки, сюжеты, сочиняла стихи. Сузя, как блистательный педагог, ставила передо мной такие задачи, которые помогали мне справляться с Карлсоном и лучше его узнавать. Я бесконечно благодарен Сузе за старания вытащить меня с этой куклой в какое-то действие. Кроме того, поэтессой она была превосходной. Со словом у меня всегда были связаны особые отношения, поэтому одно её стихотворение запомнилось мне:

Я до себя не дотянусь никак.
Дела, как зеркала, без отражения,
В основе диалектики движения.
Действительность, я твой обратный знак.
Проснувшись, сон припомнить не могу
И целый день, измучившись потерей,
Хожу сквозь не запахнутые двери.
Туда-сюда, минут не берегу,
Картошку чищу, подметаю пол,
В детей закладываю опыта кассету
Снаружи и внутри полуодета,
Сама с собой не прекращаю спор.
Укор за то, что вечно на потом
Откладываются мысли, встречи.
Благих намерений не выстроенный дом
Все тяжелее давит мне на плечи
Все эти миражи небытия порой
Сильней, чем радости простые.
Вот от чего уныньем сердце стынет
И сон вчерашний не припомню я.

Моя мама, услышав эти строки сказала:
- Это про меня.
Смею предположить, что это стихотворение отзывается в сердцах всех русских женщин.
А на юбилее Татьяны Бруни Сузя Серова придумала просто потрясающий напев:

Татьяна Бруни, вы – Факир,
Приехал к вам театральный мир,
В день юбилея, благоговея!
Известно также, что балет раздет
Одежды в нем почти что нет
И над почти что столько лет
Трудились вы – балет одет!

Однажды сотрудники Государственного музея детских театров увидели куклу Карлсона, когда оформляли покупку некоторых Валиных работ. Они восхитились:
- У вас есть что-нибудь еще? Сделайте, пожалуйста! У нас 14 ноября в Манеже состоится всесоюзный слёт кукольников. Мы выделим вам время. Нам дали двадцать минут, а я не знал, что мне с этим делать. Валя очень быстро сориентировалась, взяла книжку Астрид Линдгрен и стала выписывать оттуда разные креативные моменты, проговаривая их со мной и направляя мои движения. Потихоньку сочинялся номер, музыку под который написал блистательный гитарист Петя Панин^[50]. Мне же выпало сыграть на губной гармошке.
А. Шавель с Карлсоном в павильоне «Культура» на ВДНХ, 1987 г.
Я работал с куклой под музыку, а на словах: «Соло на гармошке! Исполняет лучший гармонист в мире – Карлсон!», мой герой взлетал и начинал кружиться и плясать под музыку, а вся орава моих зрителей младшего поколения, там были дети от десяти до четырнадцати лет, бегали за мной. Этих детишек я вел за кулисы, словно флейтист. Успех у выступления был колоссальный! Когда мы пришли домой после этого представления, Валя сказала мне:
- Знаешь, я счастлива. Понимаешь, ты добавил в эту куклу жизнь. Я сделала её, а ты анимировал.
Когда Леонид Семенович Маслюков увидел, как я работаю с Карлсоном, он произнёс очень важные для меня слова:
- Вы это делаете блестяще. Я желаю, чтобы вы собрались и делали то, чего вы хотите, а мы будем вам внимать.
Через восемь лет работы с Карсоном мы попали с ним на фестиваль в Швецию. К сожалению, нам не хватило опыта воспользоваться этой поездкой как следует. Но ничего не поделаешь, жизнь полна как взлётов, так и падений. Мы заработали там немного денег, но вернулись уже в совершенно другую страну. Это был переломный момент развала Советского Союза. Всё было очень сложно. Этот период нашей жизни был наполнен разными событиями, и хорошими, и плохими. Активной работе с Карлсоном и Валиным успехам сопутствовал уход Валиной мамы, а затем и моей. Мой отец- воспитатель, Константин Константинович, к тому времени уже сильно болел. Мы также ездили в родные места Вали, в деревню Растяпино Горьковской области. Там обитала Валина семья, в том числе папа, который раньше был военным. Но мы были чем-то абсолютно инородным в той части её семьи. Валин папа то и дело мог сказать, вздохнув:
- Лучше бы ты, Валя, шила.
Они нас не понимали, но мы, как могли, старались им помогать. Жизнь шла по-своему, своим чередом. Я всячески помогал Вале, и в творчестве, и в быту. Я садился на велосипед и объезжал рынки, магазины, гастрономы, привозил какую-то еду, чтобы мы что-то готовили. Валя постоянно рисовала. Она продолжала сотрудничать с Владимиром Архиповичем Никитиным и сделала в Твери спектакль «Двенадцать месяцев». Папе очень понравился эскиз куклы Падчерицы, который Валя в итоге ему подарила. Когда её работы из этого спектакля были отобраны на выставку на Крымской набережной, Валя попросила:
- Константин Константинович, вы позволите выставить эту работу?
Папа пожал плечами и вздохнул:
- Украдут.
Как в воду смотрел. На выставке действительно были украдены эскизы Падчерицы и Солдата. Поэт Георгий Васильевич Адлер, который приходился двоюродным племянником первой жены Константина Константиновича, написал об этом следующие строки:

Известно, что картины крали,
Какой музей не знает ран?!
Так, знаменитыми и стали
Гольбейн, Веласкес, Тициан.
И вот извольте, кража снова,
На крымской набережной стон,
И, фактом, втиснута Смирнова
В ряды прославленных имен!
Сомненье… право же… смешно,
Какой же вор крадёт гавно?

ВОЗРОЖДЕНИЕ ПЕТРУШКИ

После того, как Валя переехала ко мне в Москву, в одной из комнат мы оборудовали небольшую мастерскую, где на железной трости вывешивали кукол на вагу. Я продолжал совершенствоваться в кукольном деле и искал себе работу. Я обошёл двести детских садов и тьму других организаций. Но никому ничего не было нужно. В конце концов, я пришел в Детский фонд СССР. Чиновник, что повстречался мне на пути сказал, что сегодня никого нет и лучше прийти завтра. На следующий день вместе со мной пришла Валя. Но в фонде опять никого не оказалось. Чиновник негодовал:
- Я не понимаю, куда они все подевались! Давайте, я вас провожу.
Когда мы шли по коридору, чиновник вдруг увидел каких-то людей в очереди в буфет и рявкнул:
- Саша! Алёша!
От очереди отделились двое молодых людей и поспешили к нам.
- Вот, поговорите с этими людьми, – сказал чиновник.
Это были Александр Еремеев и Алексей Бельский. Они занимались созданием всесоюзного центра традиционной культуры. Мы отошли в сторонку для разговора. Вместе со мной на этой встрече был и Карлсон. Я вытащил его из сумки, взял марионетку за вагу и Карлсон взлетел. Сделав вираж, он встал рядом со мной, обняв мою коленку. Саша и Алёша были впечатлены. Саша задал мне вопрос:
- А что в вашем портфеле?
Под словом «портфель» подразумевался, конечно же, творческий багаж. Я ответил ему, указывая на Валю:
- А мой портфель вот!
Саша Еремеев адресовал этот же вопрос Вале. Она, переступая с ноги на ногу, водя плечами, произнесла:
- Я бы хотела сделать Петрушку, чтобы посмотреть, как это было.
- А вы сами сможете сделать?
- Конечно.
- Тогда приступайте!
Я был поражён, ведь я искренне полагал, что мы будем работать с Карлсоном и развивать эту идею. Но мой главный художник придумала другой, невероятный план. Под руководством Саши Еремеева, который стал нашим менеджером, мы, в составе русской народной песни Дмитрия Покровского, начали поиски и размышления над спектаклем «Петрушка». Я стал искать первоисточники, петрушечные корни. Я нашел всё то, что было в библиотеке Ленина, это были спектакли, которые опубликовал Сытин^[51]. Всё остальное, что касается петрушечного дела, я нашёл в Румянцевской библиотеке. Я стал копаться, изучать историю. Знания, которые открылись мне, дали понять, что этот герой был неотъемлемой частью народной культуры русских людей. И несмотря, согласно или вопреки различным препятствием, Петрушка был любимым народным героем. На каждом празднике был свой Петрушка, и сколько было людей, столько было и Петрушек. Как-то Валя сказала мне:
- Позвони Наташе Костровой, сходи к ней, пусть она расскажет тебе всё про Петрушку.
Наташа Кострова работала директором музея при Театре кукол Образцова и она вводила меня в петрушечную жизнь. И делала это блистательно. Благодаря Дмитрию Покровскому нас с Валей запустили в Бахрушинский музей. Валя хотела сделать куклы, которые были бы максимально приближены к оригинальному Петрушке XIX века. Сотрудники музея через какое-то время позвали нас прийти в хранилища и запасники. Мы пришли и раскидали там девять сундуков, но куклы так и не нашлись. Мы очень расстроились и уже собрались уходить, как вдруг Валя остановилась и, в каком-то сундуке, подняла газетку 1944 года. Под ней рядком лежали оригинальные куклы: Петрушка, Капрал, Черный человек, Катька, Доктор, Солдат и Султан. Это была большая удача. Валя тут же принялась лепить с оригиналов свои копии. Я благодарен Вале за её устремлённость и желание воскресить истинную народную кукольную комедию. Она могла создать любых кукол, но она хотела сделать именно тех, которые были до времён Очакова и покорения Крыма, потому что этот народный поиск давал возможность ещё раскрыть уровень менталитета того времени. Для меня всё это было большим открытием. Наконец, когда Валя закончила работу и куклы были готовы, я стал с ними общаться. Но никто не мог мне показать, как делается пищик и как нужно с ним разговаривать. И вот однажды в Москве проходил большой кукольный фестиваль, на который я поспешил попасть. На одном из мероприятий фестиваля мне встретился Бруно Леоне, главный итальянский Пульчинелла. Его выступление произвело на меня неизгладимое впечатление. К публике вышел человек, с бамбуковой конструкцией на голове. И вдруг из этих конструкций выпали три красных полотнища, образовалась ширма. И за этой ширмой Бруно начал маленькими куколками рассказывать совсем не кукольную жизнь. Но это было так выразительно! Помимо всего прочего, он говорил пищиком, голосом игрушки. Наконец-то я это услышал. Зал взорвался, люди аплодировали, кричали и топали ногами минут пятнадцать. После всего этого вышел ведущий и сказал:
- Завтра в одиннадцать часов, на пятом этаже, Бруно Леоне даст мастер-класс.
На следующий день ровно в одиннадцать я уже стоял на одной ноге за камином, совсем рядом с Бруно и просто наблюдал за каждым его движением. Он показал, как сделать пищик из двух пластин, пропустив между ними тесьму. Тесьма стоила тридцать копеек метр. Я раскатал серебряную ложку, купил тесьму и сделал всё, как показывал Бруно. Результатом моих трудов стало то, что у меня получился звук, который требовался. Через три дня я заговорил петрушечным языком. А прочитав пищиком передовую статью газеты «Правда», моим глазам тут же открылся весь идиотизм, который окружал нас в те годы. Петрушка многому меня научил, ведь во время общения с ним у человека открываются глаза на ранее не виданные детали нашей жизни. То, что происходило, было выше всяких обсуждений. Я осознал, что, оказывается, существует национальное художество, которое должно жить свою собственную жизнь в каждом поколении. А у нас с 1920-30- х годов это всё ушло за колымские тракты. И вот теперь, благодаря нам, обретало новую жизнь в новом времени. Вале очень нравилось, когда я что-то говорил пищиком, потому что под влиянием того, что говорит Петрушка, для человека открываются такие тайны мироздания и такие тайны русского языка, о которых ранее никто не знал. Меня Петрушка сделал русскоязычным артистом. И меня никто не мог сдвинуть с этой позиции до сих пор. Он во мне раздвинул такие горизонты русского языка, что меня оторопь берет, куда этот язык может завести! Для выступлений нам необходим был материал. Я продолжал копаться в источниках, прочитал огромное количество разной литературы. Но самое ясное и внятное я прочитал в текстах Анны Фёдоровны Некрыловой^[52]. Мы познакомились в Воронеже, во фестиваля театров кукол. Она оказалась прекрасным специалистом, величайшим русским философом, меня поразило то, что она умеет и знает. В нашем общении ни разу не возникло ни единого расхождения. Мы дружим по сей день. Мы в наших оценках, не сговариваясь, органично думали о том, чем занимались. Через определённое время мы с Валей поняли, что для выступлений нам также потребуется шарманка. Поначалу никакой шарманки у нас не было. Валя соорудила замечательный экстерьер ящика, куда мы просто ставили магнитофон с музыкой. Но потом Саша Еремеев нашёл деньги и посоветовал музыканта, который делал органы в Нижнем Новгороде. Я тут же поспешил с ним связаться, позвонив ему по телефону:
- Можно поговорить с Юрием Александровичем Крячко?
- Сейчас узнаем. Крячко! – я услышал, как кричали в телефоне, подзывая мастера. Минуту спустя мне ответили басом:
- Крячко слушает!
Я представился, рассказал, что занимаюсь Петрушкой, и что мне нужна шарманка.
- Можете ли вы принять заказ? Сколько она будет стоить? – задал я свой вопрос.
- Шарманка? А какой там репертуар? «Золотые горы»?
- Да!
- «Камаринская»?
- Да!
- Ну, я думаю, что «Во кузнице» сойдет.
- Хорошо. Сколько будет стоить?
- Три программы, я думаю сорок тысяч. Может быть с гаком.
- А сколько весит гак?
- Не знаю.
Я расстроился:
- Мой великолепный, я не могу дать больше той цифры, что вы назвали. Тогда я снимаю свой заказ.
- Ладно. Дайте мне ваш телефон. Я вам позвоню.
Я без всяких надежд оставил ему свой номер телефона и забыл об этом разговоре. Когда же он мне позвонил, моим удивлению и радости не было границ. Мы поехали в Нижний Новгород, забрали нашу шарманку и стали выступать со старыми текстами.
- Ты знаешь, вам нужен автор, – сказал мне как-то наш друг, Игорь Макаров^[53].
- Ловлю тебя на слове! – посмеялся я.
- Я обещаю, что я его найду.
Через месяц Игорь принес мне номер телефона Виктора Михайловича Коклюшкина^[54].
- Ты уверен? – спросил я.
- Могу сказать, что из всех известных мне авторов, он точно может сделать то, что нужно, потому что ему это дано, – ответил Игорь.
Для меня было большим счастьем, что я к тому времени очень серьезно занимался астрологией. Ещё в конце 1970-х годов в Москву приезжала моя знакомая из Югославии, которую звали Оливера Радованович, она преподавала русский язык в городе Ужице. Однажды она мне позвонила и сказала, что заболела. Я тут же собрался и приехал к ней. Она остановилась на Шаболовской, в зданиях, где были общежития МГУ. Когда я пришёл туда, увидел страшную картину – стёкла в окнах были разбиты, по коридорам гулял ветер, было очень холодно. Оливера вся продрогла. Я тут же сказал ей:
- Собирай свои вещи, поедешь со мной.
Я привёз её к себе домой, на Страстной бульвар и гостеприимно предложил ей располагаться в моей комнате. Оливера наотрез отказалась. В итоге она поселилась у нас на кухне и гостила в нашем доме две недели, пока не поправилась. Когда Оливере пришло время уезжать, я проводил её на Киевский вокзал. Она очень хотела отблагодарить меня за помощь и спросила, что бы ей передать мне из Югославии. Я попросил её передать для меня книгу по астрологии, потому что в Советском Союзе эту литературу было очень сложно найти. Оливера запомнила мою просьбу и примерно через полтора года передала мне в Москву книгу Мюриэла Брюса Хасбрука «Таро и Астрология. В поисках судьбы». Это был перевод с английского на сербский. А я перевёл эту книгу с сербского на русский.
Примерно в эти же годы я узнал и время, в котором родился. Ведь эти знания помогают человеку понять и найти себя. Помню, как спросил у мамы:
- Ты помнишь, в котором часу меня родила?
Мама в этот момент сидела за столом и ужинала. Отодвинув тарелку, она поднялась из-за стола и торжественно объявила:
- Конечно, помню! Как сейчас! Это было вечером, в двадцать минут одиннадцатого!
Бросившись в английский астрологический справочник, который мне подарил ранее один из друзей, я прочитал, что этот час называется «lover legs» – «влюбленные ноги»! А ведь я изначально артист балета! Передо мной открывались просто фантастические грани мироздания. И вот, вооружившись своими знаниями, я позвонил Виктору Михайловичу, изложив ему свою просьбу. Он сначала запротестовал:
- Ну что вы! Я не могу, у меня всё расписано до ноября будущего года!
- Виктор Михайлович, ваш день рождения 27-го ноября?
- Да.
- Вы знаете, что вы родились в одном знаке со Свифтом, который написал историю Гулливера, вы родились в одном знаке с Марком Твеном. Вы родились в той декаде, где родились великие юмористы.
- Ну и что?
- Вы меня извините, если вам это ничего не говорит, то Петрушка, это величайший сатирик!
Последний аргумент, по всей видимости, подействовал:
- Ну, хорошо, я к вам приду. Осенью, под день города.
И осенью он действительно пришел. Мы подружились с ним на всю оставшуюся жизнь. Он написал нам все тексты к нашим петрушечным выступлениям, которые производили фурор у зрителей и не взял за это ни копейки, хоть я отчаянно ему предлагал. Виктор Михайлович говорил:
- Нет, не надо! У вас не возьму ничего!
- Почему?
- Потому что ваша жизнь не чета моей!
- Ну как это, не чета?!
- Да что! Я-то своё получу, а вы что получите?
И сразу начинал мне рассказывать, какие у меня трудности. Я всегда отвечал ему:
- Я благодарю вас за очень большое понимание и за то, что вы с нами сотрудничаете.
Это был великий русский писатель.
А. Шавель и В. Смирнова в парке Коломенское, 1993 г.
Наш петрушечный дебют состоялся в парке усадьбы Гребнево, в подмосковном Фрязино. И надо сказать, что он удался. Благодарная публика накидала в нашу «шапку» пять рублей с полтиной. Как раз на бутылку и закуску к свадебному столу Петрушке и Катьке. Это было потрясающе. Ещё мы стали выступать в парке музея-заповедника «Коломенское». Мы часто там работали, по договорённости с дирекцией. Один раз, за пару наших выступлений публика накидала нам двенадцать тысяч рублей. А ведь это была сумма моей пенсии! После я сидел в кустах и плакал от осознания того, что русский народ нас не предал. Оказывается, народ знает всё! Он просто не берёт в голову, а помогает, кому может. Поскольку мы были дружны с Сузей Серовой, я прекрасно знал её мужа, Женю Аргышева^[55], который был контратенором в ансамбле «Мадригал». У него был день рождения 8-го июля, Сузя устраивала праздник. Я позвонил ему, чтобы поздравить. Женя поблагодарил меня и сказал:
- Ну а чего ты по телефону? Приезжай!
Мы с Валей купили бутылку и приехали на праздник. Среди гостей торжества был латинист Дима Сильвестров^[56]. Он сказал нам:
- Я организовал первый с 1917 года семинар по латыни. Он будет проходить на территории Высоцкого монастыря в Серпухове. Я вас приглашаю, приезжайте, что-нибудь расскажете семинаристам.
Я ответил:
- Дима, мы с большим удовольствием приедем в Серпухов, но понимаешь, я свою шарманку по шпалам не дотолкаю!
- А я за тобой машину пришлю! – ответил Дима.
Через двадцать семь дней за нами приехал «Икарус», который отвёз нас в Серпухов. Накануне, когда мы собирались, наша кошка Головешка носилась по квартире, как сумасшедшая. Я строго сказал ей:
- Хочешь с нами поехать? Вот садись, в эту корзинку! Сядешь, значит поедешь!
Через десять минут я вернулся в комнату, а Головешка мирно сидела в корзинке. Я был потрясен, что она меня поняла. На следующее утро, когда приехал автобус, мы с Валькой снесли к нему сначала наш «театрино», засунули его сзади, сверху поставили корзинку с Головешкой и выдвинулись в путь. Около Большого театра в автобус вошла толпа людей. Это была целая компания историков и переводчиков, а ещё с ними был Виторио Страда, директор Института Италии в СССР. Мы, как сидели сзади, так и продолжали сидеть. Дорога выдалась очень тяжелой, стояла сильная жара. Головешка потребовала, чтобы её выпустили. Мы открыли корзинку и она пошла гулять по рядам, пообщалась со всеми присутствующими людьми. Пассажиры были от неё в восторге. Когда мы приехали, сразу позвали Головешку, чтобы спрятать её в корзинку. Она послушно туда забралась. Нам дали номер, где мы готовились к петрушечному представлению. Головешка удобно обжилась в этой комнате и когда приходили какие-то проверяющие, она просто пряталась от них. На этом семинаре историки и переводчики обсуждали свою деятельность, проникновение в русский и итальянский языки. Мы должны были на этом саммите сыграть Петрушку. Представление должно было состояться вечером. Мы принесли своё «театрино» на главную площадь монастыря. Я огляделся вокруг и увидел, что на небо вышла очень красивая луна. Недолго думая, я поставил Валю и «театрино» таким образом, чтобы светило находилось за мной, между куклами. Расчёт оказался верным. Луна вообще оказывает магическое воздействие на умы и сердца людей. Началось представление. Петрушка огласил на всю площадь:
- Бонжур, уважаемая публика! Вот и я, Петрушка! Пришел вас потешить, позабавить, дуракам мозги вправить! Желающим судьбу предсказать! Вот и всё, ядрёна мать! Судьбу предсказываем, врагам фигу показываем!
Это было фантастическое зрелище, как две куклы общались между собой на фоне луны. По ходу нашего повествования, пришел Чёрный Человек и Петрушка, в свойственной ему манере, стал его гонять. А среди зрителей находилась собака Линда. В этот момент она стала бегать вокруг нашей ширмы, прыгать, лаять и чуть не сшибла Валю с ног. Я остановился и обратился пищиком к Линде, от имени Петрушки:
- Линда! Поди-ка сюда! Линда, сядь!
Публика затихла. Все, затаив дыхание, слушали, что говорит Петрушка. Линда остановилась и села.
- Слушай меня внимательно! Ты сейчас пойдешь вон туда! – Петрушка указал направление. – Давай, иди!
Собака встала, повернулась и пошла. Она отошла на какое-то расстояние и остановилась. Петрушка сказал:
- Ещё чуть-чуть отойди!
Линда отошла ещё дальше.
- Садись! Поворачивайся! Тебе удобно? Вот так и сиди. И больше не бегай! Не мешай мне играть представление! – далее мой Петрушка повернулся к Вале. – Начинай!
Валя продолжила вести наше представление. В финале, после слов «Руки прочь от Петрушки!» мой герой, победив Смерть, обратился к зрителям и объявил:
- Наше вам почтение до следующего представления!
Публика просто взорвалась, зрители были в восторге! Даже я, находясь за ширмой и толком не видя происходящего, испытывал невероятные эмоции от этого восхитительного момента. На следующее утро мы просто гуляли по городу и ждали, когда приедет подходящий для нас транспорт, чтобы мы могли спокойно уехать домой. Во время прогулки к нам подошел итальянский журналист, представившись сотрудником итальянской телерадиокомпании. Его звали Лучано Гамбакорта. Он протянул нам визитки и сказал:
- Ребята, вы мне отчаянно понравились! Я хочу с вами общаться!
- Лучано, мы с большим удовольствием будем с тобой общаться, – я оставил ему наш номер телефона.
Но мы так и не созвонились, а второй раз встретились при других обстоятельствах. Мне позвонил мой друг. Саша Подосинов^[57], ещё один латинист, написавший учебник по латыни.
- Андрей, ты сможешь сыграть у меня на презентации моей книжки латинского языка? – спросил Саша. – Мне хотелось бы, чтобы ты там сыграл Петрушку и сказал там какие-то латинские слова.
Я ответил:
- Ты мне говоришь, чего хочешь, я тебе это пищиком скажу. Ты просто организовываешь машину, которая везёт меня туда и везёт обратно.
На этом мероприятии мы и встретились с Лучано. Выяснилось, что в Москву, на очередной фестиваль, приезжает Бруно Леоне.
Мы постепенно стали входить в этот профессиональный круг. Нас позвали на фестиваль, мы пришли и нас представили Бруно. Мы с ним однажды лично уже пересекались. Бруно подписал мне свою фотографию на память и мы разошлись. А в этот раз нам удалось поговорить. Примечательно, что Бруно говорил со мной по-итальянски, а я отвечал ему пищиком по-русски и, при этом, у нас получилось потрясающее общение. Всю свою петрушечную жизнь мы продолжали работать с Витей Коклюшкиным. Он писал нам такие невероятные, острые и злободневные репризы, от которых публика приходила в неслыханный восторг. Но однажды мы поплатились за нашу сатиру. На одном из выступлений Валя задавала Петрушке вопрос:
- А ты жениться думаешь?
Петрушка отвечал на всё Коломенское:
- Да! Я женюсь на Маргарет Тэтчер! Она сейчас в отставке, я буду ей мужем на полставки! Свадьбу будем играть в Кремле! Я прикажу из Царь-пушки палить, в Царь-колокол звонить!
- А колокол расколот!
- А я прикажу колокол склеить! Все республики соединить и не забыть Алясочку тоже присоединить!
- А если Клинтон будет возражать?
- Блин Клинтон возражать? Тогда, ядрёна мать, государству не бывать!
И на этой высокой ноте нас выгнали из Коломенского. Работы больше никакой не было, не было других реприз и не было денег. Перспективы тоже не просвечивались на горизонте. Тут нам позвонил тот самый Лучано Гамбакорта:
- Петрушки! Несите ваши паспорта! О визах мы похлопочем.
Пришёл факс из Неаполя, что вас ждут 19 июля на открытие фестиваля «Школа Пульчинеллы»! Мы с Валькой друг на друга посмотрели и перекрестились. Я сел на велосипед и, прихватив два паспорта, поехал на Проспект мира, где было представительство итальянского телевидения. Лучано забрал наши паспорта и через неделю перезвонил с хорошими новостями:
- С визами у вас всё в порядке. Я приду к вам пообедать и принесу паспорта.
Мы на последней резьбе устроили ему обед. Эмоции зашкаливали, у меня был полный восторг. Но у нас не хватало денег на билет до Италии. Если с продуктами мы как-то могли ещё справиться, то сдвинуться куда-то с места у нас не было никакой возможности. Когда к нам пришел Вадим Тедеев, я показал ему паспорта и визы, рассказал ситуацию. Он спросил:
- А сколько стоит билет?
- Туда-обратно? Билет стоит пятьсот долларов.
- Ну, держи тогда пятьсот долларов, а вот тебе сто, которые ты спрячешь под каблук. Ты забудешь про эти деньги, но из-под каблука их вытащишь тогда, когда у тебя не будет ни копейки, в этот момент они тебе и понадобятся.
И я был безумно благодарен Вадиму за его дружескую поддержку
Парк Коломенское. У Красных ворот. 1994 г.

В ГОСТЯХ У ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ

Уже 18 июля мы на двух машинах выехали в Шереметьево. Вылет нашего самолёта в итоге задержали, мы прилетели на два часа позже, чем должны были. Прилетев, мы сразу пошли в зону получения багажа. Наши вещи состояли из шарманки, ширмы и отдельной сумки с одеждой. Через какое-то время мы получили багаж и выкатили тележку к выходу. Тут к нам подошел маленький человек и сказал, обратившись к нам:
- Андрей? Валентина?
Мы кое-как объяснились на английском. Оказалось, что это тот самый человек, который должен нас встретить и разместить. А ещё, выяснилось, что он занимается разными культурными мероприятиями, в том числе и фестивалем, на который собственно мы и приехали. Мы подошли к машине, загрузили туда наше «театрино». Я спросил у маленького человека его имя. Он ответил:
- Луиджи Марсано.
Нас повезли в коммуну Кастелламмаре-ди-Стабия, на берегу Неаполитанского залива. Там мы увиделись с Бруно Леоне. Нас встретили очень хорошо, итальянцы вообще исключительно гостеприимный народ. Мы пообедали и пошли отдыхать, просто рухнув в свои кровати. В этом месте мы отработали своё первое выступление. С нами в программе был Бруно Леоне вместе со своим учеником. После спектакля они нам подарили деревянного Пульчинеллу. Валя потом сама сделала Полишинеля и уже дома, французский и итальянский брат Петрушки заняли своё место рядом с ним, на одной палке. Затем нас повезли в Неаполь, на фестиваль «Школа Пульчинеллы», который проходил в монастыре Санта-Кьяра. Туда приехали английские и французские кукольники. Монахи отдали свои молельни и кельи гостям и участникам фестиваля. Когда мы с Валей сидели в одном из таких помещений, к нам зашел Бруно Леоне и попросил продемонстрировать публике что-нибудь, что я умею. Я лишь развел руками, оглядываясь на Валю.
- Да ты им спляши! – легко сказала она.
- Хорошо, а ты сыграешь.
Мы вышли к небольшой публике, даже без ширмы. Только я с куклами Катькой и Петрушкой, да Валя с нашей шарманкой. Валя заиграла «Во кузнице» и я начал работать с куклами. И вот, Петрушка стал танцевать, ноги его летели выше головы, а все зрители, которые были рядом, ходили ходуном. Я старался, чтобы это было каким-то образом оправдано. Очень трудная задача сделать так, чтобы куклы вели свою собственную жизнь. А я пытался придумывать им эту жизнь. И получалось у меня хорошо. Все эти люди, что окружали нас в тот момент, были мастерами своего дела, но они не были солистами балета и у них, на физическом уровне не было тех умений, которые были у меня. Я был в очень хорошей профессиональной форме. Когда это всё закончилось, публика зашумела, они кричали и аплодировали. Филипп Касиданус, французский Полишинель, кричал: «Формидабль!», что означало «Прекрасно!». Я понял, что нас приняли, как равных и даже лидирующих кукольников, потому что у них куклами никто не владел технически так, как я. Бывает в жизни такое ощущение, в ремесле, и в состоянии души, когда попадаешь в свою среду, которая может правильно тебя оценить. Никто, как профессионалы, это сделать не может. Но это я понял, когда фестиваль закончился и мы ездили по всему югу Италии. Фантастическое было путешествие. Нам предложили машину, управлять ею мы не могли.
Куклы Петрушка и Катька. А. Шавель и В. Смирнова.
Открытие бутика Cristian Dior в Москве. 1990-е гг.

ПЕТРУШКА ВЗЯЛ ПАРИЖ

Мы вернулись из Италии и нам этого не простили. Коломенского не было, мы жили от фестиваля до фестиваля, выступали на Дне города. В апреле месяце 1996 года в моей квартире зазвонил телефон. Звонил Херардо, который к тому времени уже жил в Испании:
- Андрюха! Ты такой популярный, я не мог тебе дозвониться! Валя, наверное, хочет приехать в Испанию!
Валя развела руками, мол, конечно хочу, но как?
- Тогда я пришлю приглашение! Не удивляйся, моя сестра живёт в монастыре и ты оттуда получишь приглашение посетить Испанию!
И мы стали планировать нашу поездку. В Испании жили ещё одни наши знакомые, уличные акробаты, с которыми мы познакомились на фестивале в Архангельске. Мы решили, что полетим в Барселону. Через некоторое время Херардо опять нам позвонил и спросил:
- Кто вас встретит?
- В Барселоне у нас есть друзья.
- А зачем вам в Барселону?
- По расстоянию это то же самое.
- Дайте мне телефон людей, которые вас встречают.
Через два часа Херардо позвонил снова:
- Вас встретят, только назовите номер рейса.
Когда мы прилетели в Барселону, нас встретила акробатка по имени Бэт, она была в положении, а рядом с ней шла маленькая девочка Джина. Они повели нас к своей машине. Мы загрузили в неё «театрино» и Бэт повезла нас на автостанцию, перед этим заехав в какой-то кабачок, в котором нас накормили потрясающим салатом. На автостанции Бэт помогла нам приобрети билет до Виттории с пересадкой в каком-то городе. И мы поехали по Испании. Я смотрел в окно и увидел пейзажи, которые когда-то рассматривал в монографии про одного испанского художника. Он умер в Москве, как и многие республиканцы, которым нельзя было возвращаться на родину. Я увидел те самые виды, которые он изображал на своих картинах. И понимал, что шагаю по истории своей собственной судьбы и судьбы тех испанцев, которые убежали в Советский Союз, а некоторым из них не суждено было вернуться назад. Все они очень любили свою страну. Эта дорога показала мне, что, наверное, сейчас начинается новый этап моей жизни. Мы пересели на автобус, который отправлялся в Витторию, где нас ждал Херардо. Встреча наша была очень душевная, мы были очень рады друг друга видеть. На следующий день нас позвали побывать в городе Сан-Себастьян. Я прихватил с собой ласты и мы чудесно провели время в этом городе. Там мы купались в небольшом уютном проливе, посреди которого возвышалась скала. Поэтому в своё время Сан-Себастьян очень трудно было взять, через этот пролив могла пройти только маленькая бригантина. Мы отдыхали на песчаном берегу, я в первый и последний раз в своей жизни купался в Атлантике. В самом городе тоже было очень интересно, мы видели потрясающий фестиваль с разными танцами и выступлениями хора. Когда мы вернулись обратно, я с восторгом рассказал Херардо о своих впечатлениях. Он внимательно слушал меня и потом сказал:
- Знаешь, ты очень здорово рассказываешь. Вот достань мне, пожалуйста, кое-что вон там…
Я помог ему вытащить из шкафа одну вещь. Это был дневник. Херардо дал мне его, перед этим написав, в самом начале, по-испански:
«Моим друзьям, Андрею и Валентине».
- Напиши что-нибудь в дневнике, это очень полезно, – сказал он.
И я стал писать дневники. Через какое-то время Херардо позвонил Альберто, администратор из города Реус:
- Херардо, Петрушки должны быть у нас 20 октября.
- Хорошо.
- У них будет выступление в Реусе.
Мы с Валей с радостью приняли это предложение и поехали в Реус. Когда мы приехали на место, я не сразу понял, что происходит. Это была пустая, замкнутая площадь, окруженная восьми и двенадцатиэтажными зданиями, а внизу находилась сцена. Нам сказали:
- Играть надо здесь!
- А где же публика? – удивленно спросили мы.
- А публика вот! – нам показали на окна домов.
Мы играли комедию по-русски и по-испански, четыре или пять вариантов Петрушки на все вкусы, а напоследок я сыграл сценку в лицах под песню «Венецианский мавр Отелло…». После всех сыгранных представлений, уже в конце нашего пребывания в Испании, Бэт сказала мне:
- Андре, баста, – что означало «хватит работать».
Она протянула мне наш договор. В нем я прочитал, сколько мы заработали денег, но на самом деле, испанцы дали нам гораздо больше, почти в десять раз! Я был просто обескуражен! Это позволило побыть в Испании ещё две недели и съездить на север страны. Так как мы по-прежнему не могли купить себе машину, я предложил Вале:
- Слушай, машину мы не купили. Давай эти деньги вложим в нас.
- Как? – спросила Валя.
- Поедем не домой, а в Париж. Я сейчас позвоню Тамаре.
Когда-то, ещё в 1948 году, наши знакомые уехали в Клайпеду, в русский театр и сдали квартиру двум грузинкам. Я с ними познакомился. Одна была художница, а другая занималась кинодеятельностью. Они дружили с моими родителями. У одной из них по имени Лали Мжавия была двоюродная сестра, которая жила в Париже. Она была замужем за меньшевиком Василием Цуладзе. У них было двое детей, Тамара и Нинука. Нинука приехала в Советский Союз в 1948 году, а Тамара, по мужу Тарасашвили, приехала позже, но у нас она не задерживалась. В Париже у неё была своя жизнь, две дочери, одна из которых окончила Сорбонну и работала врачом. Я принимал её как-то у себя дома на Преображенке. Такие у меня были грузинские непозволительные связи, в течение двадцати лет. В дальнейшем Тамара открыла галерею «Дарьял» у себя в Париже и показывала там различных художников, представителей грузинских фамилий. Когда Тамара и Нинука ездили в Тбилиси через Москву, они обязательно останавливались у нас. Поэтому я и решил ей позвонить из Испании:
- Тамара, приветствую!
- О, Андре! Бонжур! Как дела?
- Я сейчас в Испании с Валей. И «театрино» тоже с нами. Мы тут немножко заработали денег, хотели бы проехать через Париж. Вы нас примете?
- Я вас жду!
Дом Тамары находился в Монморанси в шестнадцати километрах от Парижа. Это был большой трёхэтажный особняк. Сама Тамара жила в бельэтаже, внизу была кухня, а на третьем этаже дома была целая отдельная квартира, где Тамара нас и поселила, проявив исключительное радушие и грузинское гостеприимство. Тамара была знакома с Филиппом Касиданусом и как только мы приехали она сразу повезла нас к нему в «Театр Полишинеля», который находился в парке Жоржа Брассенса. Мы сразу принялись думать и решать, что нам дальше делать. Филипп договорился со властями, что после 24 ноября они разрешили ему сыграть представление и дать нам выступить в его программе. В день представления, мы привезли к Филиппу свой «театрино» и стали готовиться к выступлению. Валя ужасно переживала, я то и дело слышал:
- Андрей! У меня не играет шарманка!
На нервной почве чего только не происходило. Я старался всё наладить. Валя вышла покурить, а я возился с нашим реквизитом. Через какое-то время она вернулась с круглыми от удивления глазами:
- Андрюха, там столько народу!
Перед нашим выступлением к зрителям вышла сестра Тамары Нинука, чтобы представить нас и рассказать о русском варианте петрушечного представления. После этого, к публике вышли мы и принялись играть. Когда мы сыграли представление, то там стоял невероятный гул, звучали овации. Никто из этих людей ранее ничего подобного из русского художества не видел. Я вспоминаю это, как большой подарок судьбы, ведь таким образом я вошёл в команду русских мастеров. Через два дня нам нужно было уезжать и мы решили немного прогуляться по Парижу. Когда мы шли по Монмартру я и не заметил, как Валя немного отстала. Вдруг она позвала меня:
- Андрюша!
Я обернулся. Неподалёку стояла Валя, а рядом с ней были парень и девушка. Я подошел ближе, завязался разговор. Подошедший парень оказался хорватом, поэтому мы без труда общались с ним по-сербски. А девушка, француженка, узнала Валю, потому что она была на нашем представлении у Филиппа. После этого разговора, я лишь изумленно всплеснул руками и сказал Вале:
- Тебе стоило один раз вылезли в Париже и постоять за шарманкой, а тебя уже узнают на Монмартре! И не вздумай после этого жаловаться на жизнь!
Валя была очень счастлива, а я был счастлив тем, что помог в этом самому главному художнику своей жизни и любимой женщине. Кроме того, я никогда не думал, что Тамара Тарасашвили в такой удивительной форме вернёт мне то, что я когда-то для неё сделал. Через полгода, когда мы уже были дома, я получил французский журнал со статьей, где написали: «Прекрасная новость: Петрушка вернулся!».

РУССКИЙ БАЛАГАН

Из Парижа мы вернулись на подъёме, полные творческой энергии и сил. Но у себя на родине мы оказались не так востребованы, как за границей. Наступили тяжёлые времена для нашего театра и для нашей семьи. Мы пытались выжить, как могли, денег не было ни копейки. Это был трудный период для всех граждан нашей страны. Мы продолжали жить на мою пенсию, выступая то здесь, то там, каждый год участвовали в мероприятиях ко Дню города. Но это не приносило нам какой-то существенный доход. Новое время диктовало нам свои, новые условия. Мы зарегистрировали нашего «Петрушку» как частный театр. За этим последовали бухгалтерские дела, отчёты в мэрию и прочая бумажная волокита, к которой ранее мы не имели никакого отношения. Мы учились организовывать своё дело. Как-то раз я познакомился Геннадием Григорьевичем Дадамяном^[58], который был научным руководителем Высшей школы деятелей сценического искусства при Союзе театральных деятелей и Министерстве культуры. Ещё когда мы с Валей выступали в Коломенском, Геннадий Григорьевич побывал на нашем представлении и был поражён. Он называл нас корневым театром России. В феврале 2003 года он позвал меня к себе на учёбу. Я проучился у него четыре семестра и защитил дипломный проект. Таким образом, в семьдесят один год я, наконец, получил своё верхнее образование по специальности «Театральный менеджер сценического искусства высшей квалификации». Геннадий Григорьевич совершенно искреннее предоставил мне место в своей школе абсолютно бесплатно, о чём я узнал спустя много лет. Я бесконечно признателен ему за столь щедрый поступок и доверие ко мне. Тем временем мы с Валей продолжали пытаться что-то сделать с нашей идеей и выбраться из той скверной ситуации, в которой мы оказались. Мы осуществили первую Валину идею и мечту – воскресили репрессированный ранее русский традиционный театр, вдохнули в Петрушку новую жизнь и завоевали с его помощью сердца многих зрителей. Но нам нужно было развиваться дальше, нужно было найти место, где мы могли бы трудиться вне зависимости от погодных и городских условий. Мы ютились в нашей квартире, совмещая жилую площадь с мастерской, для которой, по-хорошему, нужно было отдельное помещение. Идея пришла к нам с Валей сама собой – нам нужен был свой традиционный театр русский балаган. Мы мечтали иметь собственную площадку, арену на которой можно было бы круглогодично давать представления. Кроме того, мы видели в этом восстановление исторической справедливости. Русские балаганы появились в России примерно с XV века, а следующий виток их популярности, наряду с петрушечным представлением, пришелся на конец XIX века с развитием и сохранением русского культурного наследия. Но после революции все эти прекрасные инициативы просто сошли на нет, пока не появилась Валя со своей идеей воскресить нашего Петрушку. Как-то, в одном из радиоинтервью, журналист Горкин спросил Валю:
- Валентина Ивановна, вы такой потрясающий художник, у вас такие успехи, вы сделали много спектаклей. Почему вас потянуло на Петрушку?
Ответ Вали меня потряс и рассмешил до глубины души:
- Понимаете, мой папа был офицером, у него была фамилия Дураков. Когда мы с сестрой стали подрастать, он решил, что нас будут дразнить в школе с такой фамилией и решил поменять её на Смирнов.
Но я Дуракова и родилась в селе Растяпино, ну как я могла пройти мимо Петрушки?
Она была очень остроумная девушка. И именно Валя была самым главным организатором наших побед. Мы стали искать лазейки как организовать новое дело, писали обращение в высшие инстанции. Но у нас ничего не получалось. Я рассказал о своих беспокойствах Геннадию Григорьевич Дадамяну. Он был открытый и широко эрудированный человек, с ним можно было говорить абсолютно на разные жизненные темы. Дадамян дал мне номер телефона одного человека из Правительства Москвы, который руководил культурой, социальной и молодёжной политикой. Так я впервые встретился с Сергеем Брониславовичем Войтковским. Я принёс ему видеокассету с нашими выступлениями, с дополнительными материалами. Сергей Брониславович всё забрал, обещал посмотреть и попросил перезвонить через какое-то время. Когда я ему позвонил, задал следующий вопрос:
- Что мне дальше делать?
- Продолжайте! – ответил Сергей Брониславович.
Дальше события закрутились интереснейшим образом. Благодаря Сергею Брониславовичу, я узнал, что Комитет общественных связей Москвы объявил конкурс грантов. Мы подали туда свою заявку и случилось невероятное – мы выиграли этот грант! Нашему счастью не было предела! Кроме того, Войтковский предоставил нам двух своих студентов из Московского университета культуры и искусств, которые очень помогли нам в организации этого фестиваля. Эти очаровательные ребята, девушка Елена и юноша Юрий всячески помогали нам в проведении этого мероприятия. Юра очень грамотно оформил наши документы на грант, которые прошли без проблем, а Лена решала все канцелярские и организационные вопросы. Даже когда нам внезапно позвонил Филипп Касиданус и пригласил выступить в Бельгии и во Франции, Лена приезжала к нам и кормила нашу кошку. Комитет бесплатно выделил нам площадку на северо-западе Москвы, в районе Покровское-Стрешнево. Фестиваль проходил на территории целого Дворца культуры «Красный Октябрь» и у близлежащего сквера. Мы пригласили туда наших знакомых кукольников из Люберец и Архангельска, а когда выяснилось, что на фестиваль приедет итальянский Пульчинелла из Неаполя Роберто Вернетти, наше мероприятие сразу обрело международный характер. Была запланирована обширная программа с нашими выступлениями, мастер-классами и другими весёлыми играми. Мероприятие в стиле русского балаганного театра должно было пройти ярко и незабываемо. Начало нашего кукольного праздника было запланировано на 1-е сентября 2004 года. В этот же день в городе Беслан произошел террористический акт, с захватом заложников, более тысячи детей, их родителей и учителей, которые пришли в школу на День знаний. Это была ужасная трагедия. Она омрачила проведение нашего фестиваля и свела на нет все наши усилия. На дни, когда у нас была назначена пресс-конференция, в стране был объявлен траур, а внимание всех журналистов было направлено в этот маленький городок в Северной Осетии. Это было роковое стечение обстоятельств, на что мы никак не могли повлиять. По итогам нашего фестиваля мы вошли в Комитет с предложением выделить нам площадь под мастерскую. Мы позарез нуждались в подобном помещении, где можно было бы без труда расставить станки, верстак, расположить стеллажи для хранения, плюс ко всему нам необходимо было где-то поставить ширму для наших репетиций. Такая отдельная мастерская просто необходима любому творческому художнику. Помещение нам выделили, но плата, которую они запросили за годовую аренду, оказалась неподъёмной для нашего крошечного театра – пять тысяч долларов. Тем не менее, жизнь продолжалась. Мы немного оправились от наших неудач и принялись думать и размышлять, что делать дальше. Работы не было никакой, ни у кого не было денег, все планы и обязательства рухнули. О перспективах никто не думал и не понимал, что будет даже завтра. Мы периодически где-то выступали, иногда выезжали куда-то на пару дней. Мы искали любую возможность для того, чтобы заработать. По-прежнему не оставляли без внимания День города, выступали на улицах Москвы, у Васильевского спуска и на Арбате. Витя Коклюшкин продолжал нам писать новые репризы, он каждый раз, когда посещал наш дом, приносил нам что-нибудь новое. Мы продолжали жить свою жизнь и занимались своим делом, которому отдавали все свои силы, чувства и эмоции, мы не оставляли надежду, что наш театр будет продолжать свою творческую жизнь. В 2012 году мне исполнилось восемьдесят лет. В «людской» Бахрушинского музея устроили для меня праздник, собралась куча народу, был полный аншлаг. Мне было очень приятно видеть вокруг себя всех этих людей, которые помнили меня ещё артистом балета, и тех людей, которые уже знали меня исключительно, как Петрушку. Игорь Макаров нарисовал очень красивые пригласительные билеты на этот праздник. Меня посетил Миша Лавровский^[59], мой старинный друг. В своей поздравительной речи он сказал:
- Для меня был праздник смотреть, как работает Андрей Милошевич. Лучший его герой, это Джотто Малатеста. Отрицательный персонаж, но Андрей Милошевич внёс в него большое чувство доброты. Это потому, что у него большое сердце!
С поздравлениями выступали и Геннадий Григорьевич Дадамян. Антон Домашёв зачитал для меня поздравления от всего коллектива моего родного театра Станиславского и Немировича-Данченко. С тёплыми словами выступила и Наташа Кострова:
- Не каждый человек может работать с куклами, – говорила она.
– Да и Сергей Владимирович Образцов в своё время сказал, что прийти к нам работать может только чокнутый! Конечно же, в хорошем смысле. И конечно же, Андрей Милошевич именно такой! Таким я и был, увлечённым человеком, который не побоялся после полувекового юбилея круто поменять свою жизнь и найти для себя новое призвание. Но всего этого не случилось бы, если бы в моей жизни не появилась Валюша, главный художник моей жизни.
А. Шавель и В. Смирнова. Москва, День города, 1998 г.

ПЕТРУШКИ МИРА

Я долго не мог вспомнить, что же происходило в моей жизни после того, как мы весело отгуляли мой восьмидесятилетний юбилей. Мысли перемешивались между собой и казалось, что после была лишь пустота. Эти ощущения были связаны с тем, что однажды, в этом же 2012 году, в мою дверь позвонили наши соседи.
- Валя упала! – услышал я страшные слова.
Я тут же бросился на улицу и нашел Валю у нас во дворе. Ей уже помогли встать и она стояла, взявшись руками за решетку железных ворот. С этого момента моя жизнь была сосредоточена лишь на том, чтобы вылечить мою любимую женщину. Здоровье начало подводить Валю, мы ходили по врачам. Мы лечили сердце, сосуды и лёгкие. Наши выступления постепенно прекратились, у Вали уже не было достаточно физических и моральных сил для того, чтобы продолжать какие-то активные действия. Я старался для неё как мог, всячески оберегал, помогал и был рядом. В 2016 году Вале сделали операцию на сердце, должны были прочистить сосуды. Врачи уверяли меня, что с Валей всё будет хорошо и она обязательно будет жить. Но Валя всё равно была очень слаба, у неё были головокружения, она очень много спала. Вечером 6-го февраля 2018 года я пожелал Вале спокойной ночи, закрыл дверь в её комнату и ушел спать. Проснувшись на следующий день в семь часов утра, я решил её не будить и дать ещё немного поспать. Около одиннадцати утра я забеспокоился и зашел к ней в комнату. Валюша лежала на кровати с открытыми глазами. Я сразу понял, что она ушла.
После ухода Вали я словно потерял почву из-под ног. Я совершенно не понимал, на что в данной ситуации можно опереться. Я понимал, что Валя угасает и что скоро она может уйти, я готовил себя к этой мысли, но, к сожалению, как ни старайся, к осознанию такого страшного горя невозможно подготовиться. Я бесконечно благодарен людям, которые оказались рядом со мной в этот тяжелейший момент моей жизни. Мне очень помогал наш близкий друг Виктор Михайлович Привезенцев, он был первый, кто пришел ко мне и предложил свою помощь. Витя с Валей вместе учились в училище промышленной игрушки в Сергиевом Посаде и крепко дружили всю свою жизнь. Кое-как оправившись после смерти Вали, я понял, что мне нужно сделать всё, чтобы сохранить память о главном художнике моей жизни и чтобы о величине её таланта, оценённого в своё время не кем-нибудь, а Татьяной Бруни, было заявлено во всеуслышание. Валины работы были радушно приняты в фонды ведущих московских музеев. Эскизы её костюмов и куклы её авторства можно увидеть в Бахрушинском музее, в музее театра Образцова и в музее-заповеднике «Коломенское». Я благодарен сотрудникам этих музеев за проведённую работу, за их внимание и участие, за то, что они помогли сохранить Валино наследие для последующих поколений. Благодаря бывшему директору Бахрушинского музея Дмитрию Родионову, в память о Вале состоялись три выставки на разных площадках музея, в том числе в его филиале в Зарайске. В оформлении этой выставки также принимал участие Витя Привезенцев, он занимался обрамлением Валиных работ, участвовал также в их монтаже. Выставка называлась «От промышленной игрушки к возрождению Петрушки», которая была приурочена к Валиному семидесятилетию, до которого она к сожалению так и не дожила. Через год после смерти Вали, в 2019 году в Сергиевом Посаде мною как художественным руководителем был организован и провдён Первый международный фестиваль уличных театров «Петрушки мира». По личному моему приглашению к нам приехали все знаменитые петрушечники из разных стран. Приехали наши друзья: Бруно Леоне и Филипп Касиданус, а также другие артисты из Чехии, Испании и Нидерландов. Кроме того съехались и российские петрушечники и были предварительно приглашены петрушечники из стран СНГ. Однако последние к сожалению не смогли принять участие в этом фестивале. Два фестивальных дня были насыщенны очень интересными программами, выступлениями, мастер-классами и развлекательными мероприятиями Для меня самым важным было то, что все наши иностранные друзья приехали не просто так. Они знали меня, знали Валю, они ехали к нам, потому что наша деятельность была признала международным сообществом кукольников и своим приездом они оказали нам своё почтение и уважение и низкий поклон Вале, как художнику. «Петрушки мира» был организован мною для Вали и в память о ней. А на заработанные деньги я хотел сделать достойный памятник на её могиле. Но беда пришла оттуда, откуда её не ждали. Я был наказан за свою непредвзятость, открытость и доверчивость к людям. Человек, который был с нами рядом на протяжении шестнадцати лет, который помогал нам с Валей, а потом помог организовать Валины выставки и фестиваль «Петрушки мира», самым жестоким образом подставил меня. Этот человек обвёл меня вокруг пальца и чуть было не отнял у меня всё, что у меня было. Я доверился ему и его словам об искренней любви ко мне, желании мне всецело помочь и наивно передал ему должность директора театра «Петрушка», а ещё заключил с ним договор ренты на мою квартиру. После этого моя жизнь пошла кувырком. Я не получил от этого человека ни помощи, ни поддержки, ни участия в моей жизни. Я не увидел заработанных денег от фестиваля «Петрушки мира», памятника на могиле как не было, так и нет, а ещё я не могу найти кукол, которых сделала Валя. Перенесённые переживания и новые испытания подкосили моё здоровье. И если бы не поддержка настоящих друзей, которые снова оказались рядом в трудную минуту, я не знаю, что было бы со мной. Оказавшись брошенным, в абсолютно пустой квартире, которая уже мне не принадлежала, я находился на грани между жизнью и смертью. Моя рука потянулась к телефону и я позвонил Сергею Брониславовичу Войтковскому. Он пришёл ко мне на следующий день, а у меня уже не было сил даже подняться и встать на ноги. Сергей Брониславович остался рядом со мной и продолжает помогать мне по сей день. Всех моих успехов и побед последних двух лет не было бы без него. Мне тепло и радостно от мысли, что рядом со мной оказался такой надёжный друг. Серёжа помог мне восстановить силы, с его помощью я продолжаю жить и заниматься важными насущными вопросами. Я благодарен Вите Привезенцеву, который продолжал заботиться обо мне все эти годы, Егору Гущину, который по первой же моей просьбе возил меня на своей машине по делам. А когда я стал получать угрозы от того самого человека которому доверял, Егор даже забрал меня к себе на дачу в Подмосковье, чтобы я мог спокойно там отдохнуть. Когда я болел во времена пандемии, обо мне заботился Михаил Фролов и его сын, я чрезвычайно им за это признателен. Со мной поддерживают связь родные моей доброй подруги Иры Гусевой. Её сын Андрей и внучка Оксана по мере возможности опекают меня. Я счастлив, что они незримо всегда находятся рядом и не забывают обо мне в трудную минуту. Кроме того, я безгранично благодарен своему дорогому другу Хазраткулу Рахимову. Хазрат, бывший сотрудник органов внутренних дел, приехал в Москву из Самарканда и работал парковщиком автомобилей возле нашего дома, попутно оказывая нашим жильцам помощь в качестве разнорабочего. С Хазратом была дружна и Валя, она не раз говорила мне, чтобы я обращался к нему за помощью, если с ней что-то случится. Хазрат – мой верный друг, мягкий и сердечный человек, я могу на него положиться в любую минуту. Он и его молодые коллеги часто заходят и помогают мне, исполняя мои просьбы и пожелания. Хазрат защищал от домогательств подставившего меня человека и именно он выступил свидетелем на нашей стороне, когда я подал в суд, чтобы отстоять своё имущество. В этом деле мне опять помог Сергей Брониславович, за что я ему признателен до глубины души. Нашим адвокатом была прекрасная женщина – Стороженко Надежда Ивановна, она сделала очень много, чтобы спасти меня и моё честное имя. Но к сожалению, два судебных иска мы проиграли это оказалось очередным ударом по моему здоровью. После первого суда я стал инвалидом второй группы, а после второго – поликлиника оформляет документы на первую группу. В 2022 году я продолжил понемногу восстанавливать силы и своё здоровье. Благодаря окружающим людям, мне это удалось. Я продолжаю сотрудничать с музеями, пополняю отечественные фонды раритетами моей семьи и семьи моего отца-воспитателя, Константина Константиновича Токаржевича, представителя двух дворянских кровей, в совокупности служивших России на протяжении полторы тысячи лет. Большинство предметов, принадлежавших моей семье, ушли в фонды музея-заповедника «Коломенское». В том числе, туда ушел созданный мною и Токаржевичем колет, вышитое мамой в 1941 в бомбоубежище панно русским швом, жалованная грамота боярину Скрипицыну от царя Алексея Михайловича, большое количество Валиных работ. Сотрудники очень ответственно отнеслись к своей работе, мы активно сотрудничаем и я бесконечно благодарен им и их руководству за проделанный большой труд. Благодаря Михаилу Леонидовичу Лавровскому, мы начали работу над изданием уроков Глеба Михайловича Евдокимова, которые я бережно записал в три амбарные тетради. Когда Лавровский узнал, что я записал эти уроки, он связался с издательством «ГИТИС» и написал для этого материала своё предисловие. Мне оставалось лишь перевести свои рукописи в электронный формат. Помогал мне в этом Леонид Леонтьев, профорг моего театра Станиславского и Немировича-Данченко. Мы даже успели записать несколько уроков. Но его большая гастрольно-творческая жизнь не позволила продолжить эту работу, а в данный момент Леонид находится за границей. Когда в феврале у меня закончилась лицензия на хранение ружья, которое я привёз из Югославии, я принял решение передать его в фонды одного из ведущих музеев России. Прекрасно понимая, что это не просто охотничье ружьё, а память о моём родном отце, Милоше Марковиче, который, как оказалось, был жертвой репрессий и политической борьбы 1930-х годов прошлого века, я связался с Советом ветеранов войны и труда Министерства иностранных дел России. Ответственный секретарь Совета Семёнов Александр Олегович внимательно выслушал меня. В дальнейшем он передал все подробности моего дела Фомину Николаю Геннадьевичу, председателю Совета. Он лично мне позвонил, отнёсся ко мне с пониманием и уважением. Именно благодаря Николаю Геннадьевичу был запущен процесс по определению моего ружья в музейный фонд России. Николай Геннадьевич обратился в Государственный центральный музей современной истории России с просьбой посмотреть ружьё и взять его в свою коллекцию. Сотрудники музея вместе с Николаем Геннадьевичем пришли ко мне домой, всё посмотрели и остались довольны. Они ушли, полные энтузиазма, а я был рад новому плодотворному сотрудничеству. Но когда начался процесс передачи ружья в фонды, то и дело возникали те, или иные проблемы, всё никак не могли найти эксперта для заключения и правильно оформить все необходимые документы. В итоге Музей современной истории не смог принять моё ружьё в свои фонды. Я вынужден был обратиться с этой же просьбой в Музей Победы на Поклонной горе. Там к моему предложению отнеслись с интересом, но для оформления бумаг им необходима была дарственная. Я обратился в посольство Сербии и связался с атташе по культуре, но буквально через месяц сотрудники музея Победы сообщили мне, что они не могут взять это оружие, поскольку ружьё является охотничьим, а не боевым. Я был в отчаянии и не знал, что мне делать. Ружьё, к тому времени, уже забрали сотрудники полиции и со дня на день могли отправить память об отце под пресс. Я был вынужден написать письмо президенту России, чтобы не допустить эту несправедливость. Через какое-то время мне позвонили из Министерства культуры России. Было принято решение передать ружьё в Тульский государственный музей оружия. Я признателен коллективу и сотрудникам этого музея и лично главному хранителю Игнаткову Владимиру Васильевичу за то, что они помогли сохранить и увековечить память о Милоше Марковиче. Осенью мне представилась замечательная возможность подлечиться и отдохнуть в подмосковном санатории «Аксаковские зори». Это были самые счастливые и безмятежные дни за последние десять лет моей жизни. Перед своим отъездом я подписал соглашение о сотрудничестве с музеем-заповедником «Коломенское», которые создали все условия для того, чтобы Петрушка вернулся назад и снова мог радовать посетителей парка. Я благодарен судьбе и людям за то, что у меня появился второй шанс вернуться к зрителям, к делу, которое я очень любил. Не далёк тот день, когда звонкий пищик снова зазвучит для новой публики, среди тех самых аллей и деревьев, безмолвных свидетелей счастья, побед и поражений Андрея Шавеля и Валентины Смирновой.
90-летний юбилей А. Шавеля. 31.03.2022 г.
Слева направо: С. Войтковский, И.Макаров с супругой, А.Шавель, А. Еремеев. Фото М. Андриановой.
Выдержка из заключения врачей о состоянии здоровья А. Шавеля. 2021 г.
А. Шавель на отдыхе в санатории «Аксаковские зори». Московская область, сентябрь 2022 г.
Реставрационный совет в музее-заповеднике «Коломенское» принимает решение о Жалованной грамоте боярина Скрипицына, которая хранилась в семье К.К. Токаржевича. 2022 г.
А. Шавель с кошкой Зайкой. 31.03.2022 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Некоторое время мы, кто принимал участие в подготовке к изданию этой рукописи, находились в глубоких сомнениях и не могли окончательно определиться по поводу того, на каком событии и какого года завершить повествование. Понимание пришло как-то само собой: юбиляру в 2022 году 90! Вы держите в руках итог этих размышлений. Наши сомнения и переживания были связаны с тем, что информативно записанный и обработанный материал оказался не весь по качеству однороден. Сама манера рассказчика (память которого работала лишь отрывками и озарениями), заключающаяся в том, что начав один эпизод, он вдруг переключался и перескакивал на другой, в результате завершая все третьим, не позволяла максимально корректно излагаемое фиксировать. Приходилось раз за разом возвращаться к былым делам, историям, событиям, лицам, поводам, вплоть до того, что проводить реальные выезды на места и адреса, о которых велся очередной рассказ. Кроме того, в процессе самой работы над изложенным материалом выяснилось, что значительно больше интересных сюжетов и артистических находок, оказывается, было сделано в период жизни нашего героя во времена Советского Союза. И это понятно: социально-экономическое положение Андрея Милошевича Шавеля и его семьи было достаточно стабильным, что позволяло ему всецело заниматься творчеством и посвящать себя избранному искусству. Поэтому, несмотря на переход к рыночным отношениям в 90-е годы ХХ века в новейшей истории России, он как артист, набравший максимальные кондиции, делал блестящие достижения в избранной профессии, представляя русское искусство как в стране, так и далеко за рубежом. Вместе с тем, проводимые в стране последние тридцать лет реформы, провоцировавшие регулярные экономические кризисы, с каждым годом набирали все большую и большую силу. А возраст, жизненная и творческая неустроенность постепенно подтачивали его личное здоровье и здоровье его семьи. Поэтому с трудом достигнув 2012 года и проведя свой восмидесятилетний юбилей, деятельность Андрея Милошевича Шавеля постепенно пошла на спад. Нет, в душе он и сегодня остается деятельным и открытым к новому поиску артистом и глазами сделал бы все, да члены уже не слушаются. Кроме того, невнятные культурные ориентиры государства, вечно сменяемые на своем посту министры культуры (кто там только за это время не побывал), отсутствие до сего дня целевых ориентиров в области культурной политики привело к тому, что очень важное, но частное театральное дело в центре Москвы стало пробуксовывать и постепенно замирать. Этому способствовало еще и постепенное обнищание народа, да и переход на электронно-кассовое обслуживание, где «Петрушке» по своей сути места не оказалось, поскольку этот тип народного корневого театра всегда содержался в шляпу (в складчину). Досадно было услышать от людей, ничего ровным счётом не знающим и не понимающим в искусстве и русской культуре, что для того, чтобы Петрушка мог работать где-нибудь в парке, нужно оформиться как ИП (индивидуальный предприниматель). Объяснения, что он не предприниматель, а артист, во внимание «умниками» не принималось! Говоря откровенно, долгие годы висит над страной один и тот же сакраментальный вопрос: «Доколе?». А ответов как не было, так и нет. При таком попустительстве и бездарности управления, отсутствия выделенного и нацеленного внимания к проблемам и задачам отечественной культуры мы все дожили до того, что на своей же исконной территории предков русские сегодня убивают русских под диктовку, улюлюканье и аплодисменты «западных партнеров». С февраля текущего года проводится СВО (специальная военная операция). Идиотам понятно, что продолжать ту же вакханалию и тот же видео ряд на телевидении невозможно! Это противоречит задачам формирования единства народа, сплоченности нации, развивая эгоизм личности, растлевая её нравственно и нацеливая на ложные жизненные ценности! И что же? Кем-то приняты значимые судьбоносные решения? Изменены форматы? Приведены другие люди? Проведена смена исполнительных органов? Пересмотрены составы Общественных и Наблюдательных советов? Изменены механизмы формирования бюджетов? Введены новые фильтры: национально-культурные комиссары и контролеры для выходящей в эфир рекламной продукции? И так далее. Давно пора изгнать всю эту помойку с наших экранов! Если вы считаете, что своя родная культура и искусство – это бесполезные вещи, завтра, друзья, будете работать и жить на подачки инородцев, иноземцев и совсем не в своей стране! Кто не хочет содержать свою армию, будет содержать чужую! Кто не может справиться с содержанием своей культуры, будет содержать чужую! Поэтому сама текущая ситуация истории требует от общества и государства принятия точных, взвешенных и решительных шагов, нацеленных не на косметические изменения и подновления, а на проведение капитального ремонта всей системы и структуры управления страной. Негоже собственное национально-корневое искусство своими же руками ставить на грань его вымирания. Негоже своими же руками закрывать широкую дорогу индустрии представителям русской (титульной) нации. Негоже иметь собственное телевидение и каналы средств массовых коммуникаций, где годами и десятилетиями не появляется в экране ни одно русское и даже славянское лицо. Негоже в таких вопросах заводить кумовство и использовать блат. Убивая внутреннее самосознание собственного народа, на кого же собираетесь опираться в час скорбный или в будущем? Так в чём же дело? Мы озвучили частично лишь некоторые вопросы, поскольку они имеют абсолютное отношение к творческой судьбе большинства художников России последних десятилетий, и напрямую касаются нашего героя. За прошедшие тридцать лет государство так и не удосужилось создать благоприятные условия для реализации его творческого потенциала. А ведь он мог не только наиграть сотни новых спектаклей, чем позаботиться о культурном развитии и добром духе своего народа, но и подготовить себе смену с достойными проектами. Его старость могла быть украшена достижениями его учеников и радостью от счастливо прожитой активной в профессии старости. Реальность, к сожалению, банальна!

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

1. Розалия Самойловна Землячка (1876-1947) – российская революционерка, советский партийный и государственный деятель, участница революции 1905-1907 гг., в частности московского восстания в декабре 1905 г.
2. Юрий Владимирович Никулин (1921-1997) – советский и российский артист цирка (клоун), цирковой режиссёр, киноактёр, телеведущий, народный артист СССР. С 1982 по 1997 гг. – директор и художественный руководитель цирка на Цветном бульваре.
3. Наталия Ильинична Сац (1903-1993) – советский, российский театральный режиссёр, театральный деятель, публицист, драматург, педагог, народная артистка СССР. Основатель и руководитель шести детских театров, среди которых первый в мире драматический театр для детей.
4. Сергей Владимирович Образцов (1901-1992) – советский актёр, режиссёр театра кукол, публицист, театральный деятель, народный артист СССР. В 1931 году создал в Москве Центральный театр кукол.
5. Валентин Александрович Серов (1865-1911) – русский живописец и график, мастер портрета, академик Императорской Академии художеств.
6. Фёдор Адамович Корш (1852-1923) – российский антрепренёр, драматург, художественный руководитель «Русского драматического театра Корша».
7. Иосиф Михайлович Туманов (1909-1981) – советский актёр, режиссёр театра и массовых представлений, педагог, народный артист СССР.
8. Владимир Павлович Бурмейстер (1904-1971) – советский артист балета, балетмейстер, руководитель балетной труппы Московского музыкального театра им. К.С. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко, народный артист СССР.
9. Надежда Мариусовна Петипа (1874-1945) – балерина Мариинского театра, дочь балетмейстера Мариуса Ивановича Петипа (1818-1910) и балерины Любови Леонидовны Савицкой (1854-1919).
10. Галина Сергеевна Уланова (1910-1998) – советская балерина, педагог, прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова и Большого театра, народная артистка СССР.
11. Иван Васильевич Курилов (1910-1992) – русский советский артист балета, балетмеймтер, заслуженный артист РСФСР.
12. Евгений Сумбатович Качаров (1905-1986) – артист балета, балетмейстер.
13. Екатерина Васильевна Гельцер (1876-1962) – русская балерина, народна артистка РСФСР.
14. Алексей Владимирович Жуков (1908-1967) – артист балета Большого театра, педагог Московского художественного училища, создатель и руководитель балетных школ в Каире и Пномпене.
15. Леонид Алексеевич Жуков (1890-1951) – советский артист балета и балетмейстер, заслуженный артист РСФРСР.
16. Михаил Ильич Ромм (1901-1971) – советский режиссёр театра и кино, сценарист, педагог, публицист, народный артист СССР.
17. Владимир Козьмич Зворыкин (1888-1982) – русский инженер, изобретатель телевидения.
18. Георгий Иванович Бурков (1933-1990) – советский актёр театра и кино, кинорежиссёр, сценарист, заслуженный артист СССР.
19. Иван Михайлович Москвин (1874-1846) – русский и советский актёр, театральный режиссёр, мастер художественного слова, народный артист СССР.
20. Борис Павлович Владимиров (1932-1988) – советский актёр театра и кино, артист эстрады. Участник эстрадного дуэта «Вероника Маврикеевна и Авдотья Никитична», совместно с Вадимом Сергеевичем Тонковым.
21. Владимир Фёдорович Рындин (1902-1974) – советский, российский театральный художник-живописец, педагог, народный художник СССР.
22. Татьяна Георгиевна Бруни (1902-2001) – советский и российский театральный художник, график и педагог, заслуженный деятель искусств РСФСР.
23. Александр Иванович Пушкин (1907-1970) – артист балета и выдающийся балетный педагог.
24. Юрий Николаевич Григорович (1927) – советский и российский хореограф, балетмейстер, артист балета, педагог, публицист.
25. Рудольф Хаметович Нуреев (1938-1993) – советский, британский и французский артист балета и балетмейстер татаро-башкирского происхождения, солист Лениградского театра оперы и балета имени Кирова.
26. Михаил Николаевич Барышников (1948) – советский и американский артист балета, балетмейстер, актёр, коллекционер, фотограф, общественный деятель, заслуженный артист РСФСР.
27. Симон Багратович Вирсаладзе (1908-1989) – советский, грузинский и российский театральный художник.
28. Вацлав Фомич Нижинский (1889-1950) – русский танцовщик и хореограф польского происхождения, новатор танца.
29. Константин Михайлович Сергеев (1910-1992) – советский артист балета, балетмейстер и педагог, солист Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова.
30. Борис Яковлевич Брегвадзе (1926-2012) – артист балета и педагог, солист Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова.
31. Федор Васильевич Лопухов (1886-1973) – советский и русский артист балета и балетмейстер, педагог, народный артист РСФСР.
32. Валерий Иванович Доррер (1928-1984) – театральный художник, сценограф.
33. Вадим Сергеевич Тедеев (1946-2011) – советский артист балета, педагог, народный артист РСФСР.
34. Глеб Михайлович Евдокимов (1923-1994) – советский артист балета и педагог.
35. Зоя Сергеевна Миронова (1913-2008) – советская конькобежка, врач-ортопед, основательница спортивной травматологии в СССР.
36. Малика Абдурахимовна Сабирова (1942-1982) – советская и таджикская балерина, балетный педагог, народная артистка СССР, прима-балерина Таджикского академического театра оперы и балета им. С. Айни.
37. Музаффар Бурханов (1941) – советский и таджикский артист балета, театральный деятель.
38. Александр Фёдорович Лушин (1902-1994) – театральный художник.
39. Виль Васильевич Головко (1932-2015) – советский российский артист цирка, режиссёр, постановщик цирковых программ, педагог, народный артист СССР.
40. Константин Тихонович Топуридзе (1905-1977) – советский архитектор, художник, реставратор. Автор фонтанов «Дружба народов», «Золотой колос», «Каменный цветок», сооруженных в 1954 году в Москве, на ВДНХ.
41. Рина Зелёная (1901-1991) – советская актриса театра и кино, артистка эстрады, мастер имитации детской речи, народная артистка РСФСР.
42. Фаина Георгиевна Раневская (1896-1984) – российская и советская актриса театра и кино, народная артистка СССР.
43. Херардо Виана Гомес де Фонсеа (1925-2013) – испанский и советский хореограф, педагог-балетмейстер.
44. Светлана Борисовна Цой (1959) – советская российская балерина, педагог-репетитор, заслуженная артистка РФ.
45. Олег Драгомирович Бошнякович (1920-2006) – русский пианист и педагог, народный артист России.
46. Владимир Архипович Никитин (1928-1999) – советский театральный режиссёр.
47. Леонид Семёнович Маслюков (1913-1992) – советский артист цирка и эстрады, режиссёр и общественный деятель, организатор Всероссийской творческой мастерской эстрадного искусства (ВТМЭИ), народный артист РСФСР.
48. Сюзанна Павловна Серова (1934) – актриса, поэтесса, театральный деятель.
49. Павел Николаевич Барто (1904-1986) – детский поэт, орнитолог.
50. Петр Иванович Панин (1938-2011) – московский гитарист, композитор, педагог.
51. Иван Дмитриевич Сытин (1851-1934) – русский предприниматель, книгоиздатель и просветитель.
52. Анна Фёдоровна Некрылова (1944) – филолог, фольклорист, театровед, театральный критик.
53. Игорь Аркадьевич Макаров (1944) – художник театра, кино и телевидения.
54. Виктор Михайлович Коклюшкин (1945-2021) – советский и российский писатель-сатирик, эстрадный драматург, сценарист, телеведущий, колумнист.
55. Евгений Викторович Аргышев (1933-1992) – советский певец (контратенор).
56. Дмитрий Владимирович Сильвестров (1937) – русский поэт, переводчик с нидерландского, немецкого, английского и французского языков.
57. Александр Васильевич Подосинов (1950) – советский и российский филолог-классик и историк-антиковед, доктор исторических наук, профессор.
58. Дадамян Геннадий Григорьевич (1938-2016) – заслуженный деятель искусств России, педагог, лауреат премии «Театральная Ника», кандидат экономических наук, профессор, создатель Высшей школы деятелей сценического искусства.
59. Михаил Лавровский (1941) – советский и российский артист балета, балетмейстер, хореограф, балетный педагог, актёр, народный артист СССР.

А.М. ШАВЕЛЬ. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Шавель Андрей Милошевич (31.03.1932) рос в театральной среде. Среди даривших его общением мастеров, кроме артистов оперы и балета родного театра, Рима Зеленая, Татьяна Бруни, Рудольф Нуриев, Ксения Петипа, Олег Бошнякович, Александр Пушкин, Евгений Качаров, Вадим Рындин, Валерий Дорер, другие. Его отцом-воспитателем был выдающийся артист русской драмы первой половины ХХ века Константин Константинович Токаржевич, предок которого был героем Грюнвальдской битвы, а отчимом – Петр Алексеевич Зайцев, любимец Александринки и успешный антрепренер. Энциклопедические знания К.К. Токаржевича в области искусства оказали большое влияние на становление и профессиональные достижения А.М. Шавеля. Не единожды точная подсказка или мимолетное замечание давало повод Андрею Милошевичу для глубокого освоения исполняемого сюжета или переосмысления подготавливаемого материала. В 12 лет (1944) А.М. Шавель пошел заниматься в хореографический кружок Дома пионеров в Настасьинском переулке города Москвы. Занятия привели к решению посвятить себя профессии, и в один из июньских дней 1945 года Надежда Мариусовна Петипа высоко оценила природные данные и физическую форму Андрюши. Так он попал в Московское хореографическое училище при Московском музыкальном театре имени Народных артистов СССР К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко. В 1950 году училище объединили с Хореографическим училищем при ГАБТе СССР, получив диплом которого, А.М. Шавель был распределен в МАМТ им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко, где и прослужил всю свою балетную жизнь.
Завершив театральную карьеру, А.М. Шавель работал в эстраде Москонцерта, с группами которого объездил Северо-Восточную часть СССР. Был балетмейстером-постановщиком Союзгосцирка, участвовал в создании танцевально-акробатического аттракциона «Масленица», с успехом шедшего на отечественной и зарубежных аренах 40 лет. Служил педагогом-репетитором Московской областной филармонии. В 1982 году А.М. Шавель попробовал себя в кукольном деле и вместе с супругой, театральным художником Валентиной Ивановной Смирновой, воскресил репрессированную русскую комедию «Петрушка», с которой они объездили Европу и участвовали в 30-ти международных фестивалях. Репризы театру «Петрушка» писал Виктор Михайлович Коклюшкин. С ними в 1996 году Театр «взял» Париж. Журнал «Le courier de la marionette» красноречиво написал:
«Прекрасная новость: Петрушка вернулся!».
Из крупных мероприятий в России: в 2004 году в Москве был организован и проведен фестиваль «Русский балаган», в 2019 году - фестиваль «Петрушки мира» в память о В.И. Смирновой, почившей в 2018 году.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ АВТОРАХ

Войтковский Сергей Брониславович (16.04.1957 г.)
Заслуженный работник культуры Российской Федерации, ведущий эксперт России в области арт-индустрии и индустрии арт-туризма.
1988г. - окончил Московскую государственную консерваторию имени П.И. Чайковского, 1994г. - Высшую школу деятелей сценического искусства при Российской академии театрального искусства /ГИТИС/ и Союзе театральных деятелей России. Создал «Молодежный камерный оркестр Всесоюзного музыкального общества» (директор-менеджер). Руководил агентством «Новый Артистический Менеджмент». Возглавлял Международный фонд «Бизнес – культуре». Организовывал фестивали в Москве, Петербурге, Риге, Юрмале, Вологде и т.д. Проводил гастрольные туры скрипача Юрия Брагинского (Бельгия) и пианиста Олега Волкова (США) по России, Эстонии, Латвии, Литве и Беларуси, с выпуском фильмов, записей и CD. Принимал участие в организации Международного фестиваля старинной итальянской оперы в Палермо (Италия) и проекта "Бриллианты мирового балета" в Москве. Директор театра – 2001г. Начальник отдела культуры, семейной и молодежной политики и общественных связей Управления заместителя Мэра Москвы в Правительстве Москвы по социальной политике – 2012г. Преподаватель Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ – 2015г. Инициатор создания и разработчик программного обеспечения Московской школы антрепризы и арт-менеджмента имени С.И. Зимина» (2017). Сертифицированный лектор «Российского общества «ЗНАНИЕ» (2019-2022). Член Совета директоров и Посол в Российской Федерации Международного органа по регулированию культурных и творческих индустрий (2020). Автор печатных статей, пособий, книг, среди которых «Основы менеджмента и проектный менеджмент в искусстве» (2001); «Сергей Иванович Зимин – антрепренер» (2004); серия «СЕКРЕТЫ ПРОФЕССИИ» (2017, 2020, 2021) в 8 томах для подготовки антрепренеров и арт-менеджеров России. Особое внимание уделяет молодежи: артистам и новым коллективам, особенно негосударственного сектора, консультированию начинающих менеджеров, продюсеров, антрепренеров и импресарио, а также внедрению технологий патронирования на местном (муниципальном) уровне, при готовности руководителей последних их осуществлять. Часто выступает экспертом-консультантом, бизнес-тренером, лектором спецкурсов, мастер-классов и семинаров в России и за рубежом в области арт-индустрии и индустрии арт-туризма.
Гражданкина Виктория Владимировна (15.09.1991 г.)
Историк, писатель.
2017 г. – окончила Северо-Кавказский федеральный университет по специальности «Отечественная история», защитила магистерскую диссертацию на тему: «Причины революции 1917 года: историографический аспект». Около 5 лет занимается музейной деятельностью, специализируется в учётно-хранительской работе. Также занималась организацией тематических выставок на музейных площадках, с помощью отобранных материалов из музейных фондов. 2018 г. – разработала фотопроект «Ставрополь – город в деталях», приуроченного ко Дню города, на основе которого прошла одноименная персональная выставка. Литературной деятельностью занимается больше 15 лет, ранее публиковалась на специализированных порталах и на страницах социальных сетей. Это первая крупная работа автора. Литературно-художественное издание